Евреи и их языки
«В детстве я знал три мертвых языка – иврит, арамейский и идиш» рассказывает герой автобиографической новеллы Исаака Башевиса Зингера «Шоша». Действие происходит в Варшаве в тридцатые годы. Еврейская Европа была мультиязычным миром и знать несколько языков среди евреев было абсолютной нормой. Большинство евреев разговаривали на каком-нибудь еврейском языке, идиш или ладино, а также на хотя бы одном из языков нееврейского населения, среди которого жили. Хотя бы рудименты иврита и арамейского были известны всем мужчинам. Кроме того, многие евреи знали какой то язык, который в данной местности считался языком высокой культуры. На территории Российской Империи это был русский. В других местах – немецкий или французский.
Например в Румынии, евреи были разделены на несколько языковых групп. Жители Регата (Молдавия и Валлахия) ежедневно общались на румынском. Столичные интеллектуалы предпочитали французский. Так как Трансильвания какое-то время управлялась из Будапешта, тамошние евреи выучили венгерский. В местечках Бессарабии преобладал идиш. В Черновцах образованные евреи говорили на австрийском диалекте немецкого, но примешивали туда много слов из русинского и идиша.
Если какой-то нееврейский язык и объединял всех евреев Европы – это был немецкий. Немецкий был языком науки, светской философии и сионизма. Первый печатный орган Всемирного Сионистского Конгресса с 1897 по 1914 выходил на немецком языке. Основатель движения Теодор Герцль не знал иврита. Он не только написал свою программную брошюру «Дер Юденштадт» по немецки, но еще предложил немецкий в качестве официального языка будущего еврейского государства. До тридцатых годов сионистские конгрессы проводились на идишизированной форме немецкого, которую сами участники с насмешкой называли «Конгрессдойч».
Если еврейские языки формировали культурное пространство и служили большинству евреев средством общения, то почему Зингер устами своего персонажа охарактеризовал их как мертвые? Это не было ретроспективным взглядом из семидесятых годов, но отражало реальность тридцатых. За век до этого все евреи Европы общались на каком то из еврейских языков и учились/молились на иврите. Но к тридцатым годам эти языки стремительно утрачивали позиции.
Хотя все религиозные евреи и много нерелигиозных знало иврит, очень мало кто мог поддержать на этом языке разговор. Некоторое количество упертых сионистов разговаривали на иврите дома, но они были ничтожным меньшинством. За исключением небольшого числа выпускников модерновых сионистских школ, никто в Европе не мог разговаривать на иврите как в Палестине. Кроме того когда речь идет об иврите, речь идет о половине еврейского народа, так как женщины не учили иврит вообще ни в какой форме.
Одной из инноваций сионистов и сторонников возрождения иврита как разговорного языка стала смена произношения некоторых звуков с ашкеназского на сефардский диалект. Считалось, что сефардское произношение ближе к речи древних евреев населявших землю Израиля до последнего изгнания. Сама разница в произношении была невелика, но ортодоксы приняли изменения в штыки и во многих синагогах и школах не утихали споры о том, как правильно произносить.
Хотя современный иврит куда ближе к оригиналу чем, скажем, новогреческий к древнегреческому, он все таки не был для евреев тайной за семью печатями. Евреи молились и учились на иврите сотни лет, но утратили представление о том, как использовать его для чего-то еще. Например издательство светской литературы на иврите в Европе просто не успело начаться. Даже в в Польше, с ее тремя миллионами евреев, мощным сионистским движением и сетью школ с преподаванием на иврите, попытки основать ежедневную газету на иврите не увенчались успехом – не было достаточно читателей.
Мамелошн
Как мог Зингер, который говорил и писал на идише, называть этот язык мертвым? Ведь большинство восточноевропейских евреев каждый день пользовались идишем. На языке существовал обширная и разнообразная пресса, развивались литература и театр и целый академический институт – ИВО в Вильне – был посвещен сохранению и развитию идиша. В 1921 на переписи населения 70% польских евреев объявили идиш своим родным языком, а в 1931 – уже 80%. Но герой Зингер за всем этим увидел, что идиш отступает из еврейской жизни.
Польская перепись населения 1931 года существенно преувеличила количество евреев для которых идиш был языком ежедневного пользования. Польское правительство рассматривало непольские меньшинства как досадную помеху объединения всей страны вокруг титульной национальности и католической церкви.* Не желая потворствовать национальным устремлениям меньшинств, правительство удалило из вопросника графу «национальность», заменив ее графами «родной язык» и «вероисповедание». Эти меры вызывали у меньшинств протест. Тогда правительство разъяснило, что можно указать родной язык независимо от того, насколько респондент пользуется им в ежедневном общении. В отсутствии вопросов о национальности, многие еврейские политические партии призвали своих избирателей указать родным языком иврит или идиш. Так евреи и сделали. Восемь процентов еврейских респондентов указало родным языком иврит, при том что на иврите никто не говорил. Чувствуя все растущее отторжение польского общества, евреи таким образом выражали свою национальную гордость и солидарность.
В западной Европе идиш сохранялся лишь в общинах иммигрантов из восточной и нескольких десятков слов, которые использовались евреями чтобы друг друга узнавать в толпе. В Эльзасе и Лотарингии идиш стремительно исчезал вместе с общинами. В Голландии он сохранился лишь в Амстердаме и лишь у старшего поколения.
В Венгрии на идиш говорили только строго ортодоксальные евреи. В Чехословакии на идиш разговаривали только в маленьких городках восточной Словакии и в традиционных общинах Прикарпатья. Большинство польских евреев пользовались в быту польским языком в той же степени что идишем. Но польский язык стремительно проникал даже к строго ортодоксальным. В 1931-ом году Сара Шенирер опубликовала воззвание к ученицам своих школ с призывом говорить на идиш вместо польского (!) потому что идиш это святой язык многих поколений мудрецов Торы. «Покажите своим поведением, что вы настоящие еврейские дочери. Не стыдитесь нигде своего еврейского языка и тогда Святой, Благсловен Он приблизит наше общее избавление».
Несмотря на требования Версальского договора**, польское правительство так и не признало идиш отдельным языком, а всего лишь местным диалектом. Польша нарушила условия договора и не открыла на идиш ни одной государственной начальной школы. В результате, польский язык все глубже и глубже проникал в еврейскую молодежную и детскую среду. В 1926-ом году данные по еврейским библиотекам в Польше гласили, что 44% занятых книг было на идише и 41% на польском. Так как ассимилированные евреи пользовались нееврейскими библиотеками (или будучи зажиточнее среднего, имели книги дома), ясно что уже тогда больше евреев читало на польском чем на идише. Даже в Вильно, в 1934-году лишь восемь процентов книг взятых из библиотеки Мефицей Хаскала, было на идиш. В 1937-ом году газета «Вильнер Тог» посветила целую статью вопросу вывесок на улицах. Уже тогда их было больше на польском языке. Там же в Вильне, партия Бунд, объявлявшая идиш факелом еврейской пролетарской культуры, была вынуждена выпускать агитационные материалы на двух языках. Посетивший в 1938-ом году американский идишист писал, что в еврейском театре идиш был слышен только на галерке.
Идишизм, как идеология изучения, поддержки и стандартизации языка идиш, возникла в на конференции 1908-ого года в Черновцах. Там идиш был объявлен «национальным языком еврейского народа» (из уважения к сионистам не был назван единственным национальным языком). Хотя идиш был в основном языком ортодоксальных евреев, идишизм как движение, было светским, иногда, но не всегда, левой политической ориентации. Идишисты поставили себе целью доказать, что это язык, а не жаргон и не сборная солянка, одинаково презираемая сионистами и ассимиляторами. Они хотели доказать, что идиш это не исковерканный немецкий, а язык с собственной историей развития и процветающей разнообразной литературой.
В 1936-1937 годах ИВО выпустил свод орфографических правил языка идиш. Он был принят за стандарт в большинстве школ в Польше, но многие писатели, издатели и газеты его просто игнорировали. ИВО был озабочен проникновением в идиш немецких правил правописания. На фоне идеологического конфликта с сионистами, трогательно выглядели усилися идишистов выдвинуть на первый план семитские корни языка, как свидетельство его еврейского характера.
Но возможности внедрить повсеместно свою орфографию у ИВО не было. К тридцатым годам центр культуры на идиш начал перемещаться из Варшавы в Нью-Йорк, где евреев было в пять раз больше чем Варшаве. И вот тут в европейский идиш начали проникать английские слова.
* — Поляки всегда рассматривали не-католические меньшинства – протестантов-немцев, православных украинцев и евреев – как источник нестабильности и виновников бесконечных разделов Польши.
** По Версальскому договору, возрожденное польское государство было обязано уважать культурную и языковую автономию непольских меньшинств. Но эти обязательства остались только на бумаге.
Советский идиш
В то время как в Польше идиш не получил никакого официального признания, в Советском Союзе он одно время пользовался мощной государственной поддержкой. СССР был единственным государством в истории, которое вложила немалые средство в развитие языка – в школы, издательства, прессу, театр и академические кафедры.
Поддержка идиша советским режимом являлась результатом ленинской политики поддержки языков национальных меньшинств. В отличии от Польши, советское правительство сразу разделило еврейские языки на политически желательный идиш и политически нежелательный иврит. С середины двадцатых годов книги на иврите в СССР не издавались. Последней такой книгой стал перевод сборника рассказов Бабеля и Бабель сам его проверял. После этого «буржуазно-клерикально-националистический» иврит прочно угодил в черный список из-за своего классового характера, связи с сионизмом и с религией. Ивриту досталась печальная честь быть единственным запрещенным в СССР национальным языком.*
Татский язык, которым пользовались в быту горские евреи Дагестана, тоже сначала получил государственную поддержку. Существовали еврейские газеты на татском, литературное сообщество и театральная труппа. Но так же как другие неевропейские языки СССР татский пережил две смены алфавита за меньше чем десять лет – на латиницу в 1929 и на кириллицу в 1938.
Борьба между ивритом и идишем подавалась советскими идеологами как «классовая борьба» между «еврейской буржуазией и чаяниями трудящихся масс вырваться из духовного рабства». Именно так и выразился прокурор на витебском процессе над хедером.
С начала двадцатых годов советские идишисты проводили орфографическую реформу. Сначала было объявлено что ивритские слова в идиш будут писаться не как они всегда на иврите писались, а как слышатся. В 1932 году были упразднены буквы софит и их заменили в конце слов обычные буквы. Также предпринимались усилися заменить ивритские слова в идише славянскими. Несомненным мотивом этих реформ была вражда к религии и к сионизму.
Вот отличии от ИВО, у которого просто не было возможностей проводить стандартизацию языка, у советских идишистов на государственной службе такая возможность была. Но вне Советского Союза на эти реформы никто внимания не обращал. Какое то время ИВО тоже рассматривал возможность дегебраизации идиша, но Вейнрих зарубил эту идею как отрывающую язык от корней и народа.
Главным архитектором советских реформ идиша был Нохем Штиф. Он был одним из основателей ИВО, но потом уехал в Советский Союз и с 1926 года возглавлял центр изучения идиша в Киеве. Даже на фоне других идишистов Штиф снискал репутацию человека злопамятного и скандального. В каждой статье он обличал своих бывших коллег по ИВО. Дошло до того, что он предложил заменить буржуазную, литовскую форму идиша простанородной белорусской.
Идиш, так же как и другие языки советских меньшинств, пытались перевести на латинский алфавит. Первый нарком просвещения Анатолий Луначарский предлагал латинизировать даже русский язык. Но к началу тридцатых латинизация славянских языков была объявлена контрреволюционной и идиш под раздачу не попал. Кроме того, новые политические реалии заставили отказаться от упоминания того, что идиша есть также немецкие корни.
В отличии от коллег из ИВО, советские идишисты могли рассчитывать на финансовую поддержку от государства. Киевский центр Штифа официально именовался Институтом Еврейской Пролетарской Культуры при Академии Наук Украины. Он стал коммунистической версией ИВО и включал историческую, литературную, филологическую, педагогическую, этнографическую и библиотечную секции. Преводавать приезжали марксисты из за границы. Среди них был Меир Вейнер, писатель из Кракова, который был коммунистом в Вене, Париже и Берлине и американский коммунист Калман Мармор. В 1929 году из Вильно приехал историк литературы Макс Эрик. В Вильно для него не было другой работы кроме как работать учителем в школе на идиш. Сначала он работал в Институте Еврейской Пролетарской Культуры в Минске, потом в Киеве и после смерти Штифа в 1933-ем возглавил киевский институт.
В 1934-35 годах киевский институт насчитывал около сотни исследователей. Но идологическая чехарда существенно портила его работу. Штифа ушли с места директора за то, что он предложил пригласить на какое-то официальное мероприятие историка Шимона Дубнова (последний благоразумно отклонил приглашение). Вейнера заставили признаться в методологических ошибках его литературной критики. Мармор выдержал два года, а затем вернулся в США. Уже готовый к печати русско-украинско-идиш словарь был положен на полку по обвинению в «саботаже работы украинских лингвистов».
Хотя идиш вошел в академическую моду в СССР, как разговорный язык он угасал по всей стране. В 1926 году семьдесят процентов советских евреев назвали идиш родным языком. В 1939 таких евреев насчиталось сорок процентов. Цифра 1939 года включала в себя грузинских, горских и бухарских евреев, говоривших на своих языках, так что процент идише-говорящих евреев в европейских республиках СССР был, очевидно, еще ниже. В 1939 ни в одном крупном советском городе не набралось большинства евреев, назвавших идиш родным языком. В Москве 81% евреев назвали родным языком русский. В Минске евреи разделились между русским и идишем ровно пополам.
Идиш становился языком старшего поколения советских евреев, а дальше не передавался. В 1939 лишь двадцать процентов еврейских призывников в Красную Армию указали идиш как родной. И даже когда человек указывает какой-то язык как родной, не означает что он каждый день им пользуется.
К концу тридцатых энтузиазм режима от отношению к идишу существенно охладел. Несколько писателей на идиш было репрессировано. В 1938 отдел идиша при московском пединституте был закрыт по обвинению в изоляционизме и саботаже. В этом же году языком преподавания в еврейских школах Минска стал белорусский.
Однако официальные санкции не были главной причиной угасания языка идиш в Советском Союзе. В этот период советская культура на всех языках была задавлена тяжелым прессом. Нет никаких оснований утверждать, что еврейская культура на идиш терпела особые гонения. До конца тридцатых в СССР было сделано больше для развития идиша чем в любой другой стране. Но даже эти меры не дали языку толчка к развитию, а лишь приостановили угасание, начавшееся еще за несколько лет до революции.
Главной причиной отказа от идиша в пользу русского было желание самих евреев. Русский язык обещал советским евреям более широкие культурные горизонты и больше социальных и экономических возможностей. Даже на Украине и в Белоруссии евреи учили именно русский язык, а не какой-то еще. И в Византии, и в Габсбургской Империи, и в британской Индии, евреи предпочитали учить язык метрополии, а не своих колонизированных соседей.
Весной 1939-ого года значительная государственная поддержка была оказана празднованию 80-летнего юбилея со дня рождение Шолом-Алейхема. На Украине в двухстах городах и местечках проводились юбилейные мероприятия. Вышли новые издания произведений писателя и мемуары его брата. АН УССР в Киеве организовала по случаю выставку. 19-ого апреля в Колонном Зале Дома Союзов в Москве состоялось театральное представление по текстам Шолом-Алейхема с участием Соломона Михоэлса. Выступали Перец Маркиш, Ицик Фефер, Довид Бергельсон и Довид Хофштейн. Зал на несколько тысяч мест был битком набит.
Однако вытеснение идиша нееврейскими языками стало результатом ни какой то спущенной сверху политики, а решений самих евреев. Та же картина наблюдалась что в СССР, что в Польше, что в западной Европе. Американская перепись населения 1940-ого года насчитала среди евреев 43% с родным языком идиш, примерно столько же сколько их было в СССР в 1939-ом. Ни в коммунистическом СССР, ни в националистической Польше, ни в свободной Америке, сохранить идиш в качестве основного языка еврейского народа на вышло.
* — вот тут он не совсем прав. Полный запрет на язык был стандартной мерой советского режима в отношении национальных меньшинств в чьей лояльности режим сомневался (корейцы, греки, немцы Поволжья, крымские татары). Но первым репрессированным в Советском Союзе национальным языком был таки иврит.
Испанцы без родины
Ладино – язык евреев изгнанных в конце пятнадцатого века из Испании и Португалии – был еще жив в тридцатые годы в сефардских общинах Турции и Балкан. Материалы на ладино традиционно печатались шрифтом Раши, а рукописный шрифт назывался солитрео.* Но к тридцатым годам все больше и больше материалов на ладино стало печататься на латинице, особенно в Турции, где Кемаль Ататюрк в обязательном порядке перевел турецкий язык на латинскую письменность.
Про язык ладино долгое время существовал устойчивый миф, что он не менялся их сохранялся в том виде, в котором был вывезен с Иберийского полуострова. В 1880 году группа испанских писателей посетила Салоники и они были в восторге от увиденного и услышанного – евреи Салоник пользовались в речи выражениями, которые из языка метрополии давно исчезли. Испанский писатель и либеральный сенатор Анхель Пулидо написал серию памфлетов и статей в десятые и двадцатые годы двадцатого века, в которым объявлял сефардов этаким потерянным коленом, испанцами без родины – espanoles sin patria. Он посетил Салонику и другие города и пытался уговорить правительство Испании выделить деньги на поддержание и развитие языка ладино. В 1931-ом году правительство Испании послало на Балканы делегацию под началом фашистского идеолога и редактора «Ла Газета Литерариа» Эрнесто Хименез-Кабаллеро. Он посетил ряд городов, в том числе Салоники, Константинопль и Скопье. Объявленной целью эспедиции было изучение ладино и поиск способов его поддержать. На самом деле испанское правительство было заинтересовано в коммерческом и политическом влиянии на Балканах и задумало использовать для этого тамошних испаноязычных евреев. Однако война и союз с Гитлером помешали претворению в жизнь этих планов.
В реальности ладино был далек от того языка, на котором говорили евреи изгнанные Фердинандом и Изабеллой. Он вобрал в себя синтаксические и морфологические элементы других языков. Архаичные выражение времен пятнадцатого века сохранились, но сам язык не сохранился в чистой форме.
Ладино менялся на протяжении всей своей истории и особенно в девятнадцатом веке. Евреи каждого города и региона развили свой диалект. В Монастире и Скопье в ладино проникло меньше славянизмов чем в Белграде и Сараево. Сараевский диалект насчитывал больше турецких слов чем белградский. В Салониках пресутствие ливорнской купеческой элиты дополнило язык словами из итальянского.
Из иврита в язык проникло много слов для обозначения духовных и ритуальных понятий. К некоторым ивритским словам приделывались испанские приставки и окончания, как например «мальмазалозу» — несчастный. Иногда испанские слова получали ивритским окончания, как например «ладроним» — воры. Иногда слова из иврита в ладино меняли значения, например «хамоци» стало означать хлеб и на ладино можно сказать «дай мне кусок хамоци», а на иврите это будет безграмотно.
Ладино вообще пестрит заимствованиями – из турецкого, греческого, идиша и арабского.
Процесс мутации языка ускорился в девятнадцатом веке, когда балканские сефарды, также как их единоверцы по всей Европе, начали ассимилироваться в окружающее общество. В добившихся независимости государствах будущей Югославии местные языки заменили турецкий в качестве официальных. В Болгарии это ознаменовалось наплывом в ладино болгарских слов. В Боснии обязательное образование вынудило еврейскую молодежь учить боснийский.
Начиная с первой мировой войны, еврейская молодежь на Балканах смотрела на Францию как на маяк цивилизации (в Салониках какое-то время стоял гарнизон французской армии) и активно учила язык.
В отличии от идиша, на ладино не развилась светская литература, хотя было опубликовано некоторое количество романов и рассказов. Здесь язык скорее послужил средством ознакомления балканских евреев с нееврейской литературой. На язык было переведно больше светских книг чем было на нем написано. Еще в конце девятнадцатого века на ладино перевели популярный роман Эжена Сю «Парижские Тайны». Всего между 1901 и 1938 годами на ладино вышло около 150 переводов. Были переведены классики литературы на идиш – Шолом Алейхем, Шолом Аш и И.Б. Перец. На ладино выходили газеты, особенно в Салониках. Но все это не могло сравниться с издательской деятельностью на идиш ни по объему, ни по разнообразию.
В конце тридцатых в Болгарии и Боснии на ладино разговаривали лишь 50% евреев. В Сербии это число не превышало трети. Ладино отступал под давлением местных национальных языков на деловой мир и образовательную систему. Небольшая сефардская община Румынии сохранила ладино дольше всех. Этот вопрос исследовала английский филолог Синтия Крюс в конце тридцатых годов. Она объездила румынские города, побывала в Бухаресте, Плоешти, Констанце и Крайове. Из ее записей ясно, что младшее поколение на ладино уже не говорило. Более того, лингвистически близкий к румынскому ладино, не мог быть использован в качестве секретного языка общения между евреями, что и ускорило его кончину. Тенденция прослеживается в деловой переписке общинного совета Салоник. До 1932-ого года она велась на ладино письменностью Солитрео. Следующие семь лет – все еще на ладино, но латиницей. А с 1939-ого года – по гречески.
К концу тридцатых на ладино выходила одна единственная газета – «Эль Месахеро» в Салониках. Тираж составлял около тысячи экземпляров.
* — http://en.wikipedia.org/wiki/Solitreo