Дочь самурая
Из пяти девочек отправленных в Америку, средняя по возрасту, Сутемацу Ямакава, прожила наиболее интересную жизнь. Она родилась 24 февраля 1860 года. Младшее дитя покойного Шигекаты Ямакава, одного из вассалов главы провинции Айдзу, она при рождении получила имя Сакико, что значит «ребенок-цветок». В этой северной провинции, среди высоких гор и расположенных террасами рисовых полей, она стала последней из своей семьи, кто еще застал ритмы и ритуалы самурайского быта.
В городке Вакамацу, столице Айдзу, отовсюду был виден замок Цуруга, с белыми стенами и уступчатыми крышами. Собственно замок окружал внутренний ров, а наружный ров опоясывал территорию в более чем 500 акров, где располагалась конюшни, зернохранилища и жилища приближенных самураев. Кроме рва, эта территория опоясывалась земляным валом с шестнадцатью воротами.
Подворье семьи Ямакава, занимавшее несколько акров, располагалось возле северных ворот. Это была традиционная усадьба, лабиринт из одноэтажных строений и маленьких садов, дом для многих поколений. Более новая часть подворья состояла из чистых комнат с татами на полу, совершенно пустых. Для трапез из отдельных кладовых доставались лакированные столики и подушки, для сна – толстые одеяла и деревянные подставки под голову сделанные специально, чтобы во сне не испортилась прическа. Единственное украшение этого интерьера помещалось в нише называемой токонома – это мог быть свиток с подходящей по сезону цитатой, а к нему – сезонные цветы, собранные в ближайшем палисаднике и поставленные в керамическую вазу.
Настоящим украшением служили сады. Почти в каждом ручей или миниатюрный водопад падал в маленькое озеро, где среди белых и розовых лотосов резвились золотые рыбки. Если ручей был достаточно широким, его пересекал мостик, а от мостика дорожка вела в беседку для чайных церемоний. В теплую погоду бумажные створки-седзи, заменявшие стены, раздвигалась пуская красоту и летний ветерок в каждую комнату.
Каким бы безмятежным и элегантным не казался этот пейзаж, дом семьи Ямакава был домом воинов. Главные ворота поражали своей мощью и никогда не стояли без охраны. Стражников не было видно, но они были. Даже туалетная будка была спроектирована так, чтобы пользователь мог обрушить ее на нападающего.
Для ребенка в ситуации Сутемацу наружная стена очерчивала границы ее мира. Все, кого она знала, жили внутри этих стен: мать, дедушка, братья, сестры, жены братьев, а так же многочисленная и разнообразная прислуга. Многие из слуг тоже выросли внутри стены и считались членами семьи, пусть даже второсортными.
В этот комплекс постоянно добавлялись новые строения, старые не сносились. Человек из внешнего мира мог запросто здесь потеряться. Детскому воображению тут было раздолье. Сутемацу и другие дети любили собираться в сумерках в каком-нибудь брошенном здании и играть в хаяку моногатари, что означало «тысяча легенд». Сидя на татами вокруг лампы, дети начинали рассказывать страшные сказки о привидениях вроде «Кицуне Яшики (Дом лисиц)», «Юкки Она» (Снежная дева) или «Икиники» (Гоблин-людоед). В конце каждой сказки фитиль в лампе обрезался, покуда дети не оставались в полной темноте, стараясь призвать на помощь все мужество сыновей и дочерей самураев.
Самураи наследственным классом воинов. Ко времени рождения Сутемацу собственно битвы стали достоянием легенд, но культура оставалась прежней и вертелась вокруг воинского кодекса из отваги, доблести, дисциплины и обуздания личных потребностей. Самураи составляли около семи процентов тогдашнего населения Японии в 30 миллионов человек. В экономике они никак не участвовали, никаких ценностей не производили. Они служили в местной администрации и совершенствовались в искусствах – боевых и мирных, таких как поэзия и каллиграфия. Содержание такому самураю платил его сюзерен, которому самурай был безоговорочно предан. Самураи жили по кодексу чести и верности, оставляя земные заботы о пропитании и торговле простолюдинам.
Согласно японской мифологии, императорская династия являлась потомками богини Аматерасу. Но за века сложилось так, что настоящая власть была в руках сегуна, военного диктатора, номинально назначаемого императором. Именно назначение императором окружало сегуна ореолом легитимности и делало его власть правильной в глазах населения. Иэясу, первый сегун династии Токугава, сделал своей столицей город Эдо (ныне Токио) в конце шестнадцатого века. Иэясу и его наследники ужесточили контроль над сотнями местных феодалов (дамио), а император стал символом не имеющим никакой реальной власти. Народ его практически не видел и он жил в изоляции, окруженный придворными, в спокойном и сонном Киото, почти в трехстах милях от энергичного Эдо, где откуда сегуны реально управляли страной.
Придя власти, сегуны рода Токугава, начали, конечно, изо всех ее укреплять. С этой целью они придумали сложную административную систему сохранявшую баланс между сегуном в Эдо и сотнями дамио по всему архипелагу. У каждого дамио было свое родовое владение, свой замок, свои вассалы-самураи. Каждый дамио имел право собирать в свою пользу налоги, принимать для своих подданных законы и вооружать свою армию. От них требовалось только одно – вносить деньги и отправлять людей на работы на проекты общенационального значения – на рудники, на строительство сети дорог и дворцов. Сегун занимался, в основном, внешней политикой и оставлял дамио в покое при условии, что деньги и люди в срок поставлялись.
Оставлять-то оставлял, до не совсем. Был создана система санкин котай, что означает «присутствие по очереди». Это означало что сегун требовал от каждого дамио держать в Эдо дополнительный дворец и присутствовать там по расписанию, например через два года на третий. Более того, жены и дети должны были жить в столичном дворце постоянно, у сегуна на виду.
Присутствие по очереди в общем-то было обросшей ритуалами системой заложничества, а главное, очень дорого феодалам обходилось. Каждый дамио не только должен был строить и содержать в Эдо дворец, не только нанимать туда штат прислуги, но и ездить туда-сюда целой процессией. Ездить без свиты значило уронить феодальное достоинство. Как правило, эти расходы съедали все средства дамио и на заговоры и восстания против сегуна у них уже просто не оставалось денег.
Как ни странно, это громоздкая система приносила определенную пользу. Бесконечные путешествия дамио со свитами в Эдо и обратно требовали хорошо налаженной дорожной системы и давали заработок харчевням и гостиницам. Новости, идеи и модные тренды растекались из Токио по всей стране, даже в самые глухие провинции. И каждый наследник дамио, в каком бы медвежьем углу не находилось его владение, рос в столице, и таким образом рождалась новая элита объединенная одинаковым опытом в детстве.
На севере, равно далеко от церемонного протокола Киото и от кипучей жизни Эдо лежала провинция Айдзу, с суровым климатом и не менее суровой культурой. Окруженная горами, Айдзу даже по японским меркам была изолированной. Экстремальная топография местности не обещала путешественникам ничего хорошего. Путь шел через горные перевалы, где водилось больше оленей и обезьян чем людей, а медведь или дикий кабан представлял большую опасность чем разбойники. Даже диалект Айдзу был малопонятен выходцам из других провинций.
Власть в айдзу принадлежала феодальному семейству Мацудайра, которое представляло из себя одну из боковых ветвей рода Токугава. К 1860 род Токугава находился у власти в стране два с половиной века. В стране раздираемой феодальными разборками Айдзу имела репутацию провинции жесткой, воинственной, с прекрасно обученной дисциплинированной армией и преданной правящей династии без всяких оговорок. «Служить сегуну верно и преданно» — говорилось в кодексе Айдзу – «Не измерять свою преданность тем, что принято в других провинциях.» Семейство Мацудайра закрепилось в городе Вакамацу, в ста милях к северу от Эдо, на перекрестке из пяти дорог, которые разбегались по всей северо-восточной части острова Хонсю. Это было стратегически важное место и на клан Мацудайра была возложена задача защиты интересов правящей династии по всему северо-востоку.
Так же как замок нависал над городом Вакамацу, кодекс законов и правил регулировал жизни самураев, их жен и детей. Перенятая из Китая конфуцианская мораль – власть мужа над женой, родителей над детьми, добродетельного монарха над знающими свой долг подданными – всем здесь понравилась и легко переплелась с кодексом воинских добродетелей. «Не пренебрегай воинской подготовкой» — гласил кодекс Айдзу – «Не путай обязанности высших и нижних чинов. Младшие братья должны уважать старших братьев, а старшие любить младших. К нарушителям закона не следует проявлять снисхождения». Было там и такое назидание «Не придавай значения словам женщин».
В Айдзу была школа для сыновей самураев. Называлась она Нишинкан или «Зал ежедневного продвижения в знаниях». Располагалась она на запад от центрального замка. Туда поступали с десяти лет и приступали к изучению китайской классической литературы, боевых искусств, а также математики, медицины и астрономии. Учебная программа была довольно прогрессивной и включала кое-какие западные идеи проникавшие в Японию через одну-единственную иностранную (голландскую) факторию далеко на юге, в Нагасаки. Нишинкан, в числе других мальчиков, посещали старшие братья Сутемацу. Эта школа была одной из лучших, располагала лекционным залом и собственной обсерваторией.
Школьники Нишинкан делились на группировки и взрослые смотрели на это сквозь пальцы. Лидер каждый такое группировки собирал подчиненных утром, под его команду они строем шли в школу и сдавали игрушечные мечи в подобие раздевалки. После занятий они так же строем шли по домам. Даже вне школы их поведение регламентировалось строгим сводом правил, о котором глава группы постоянно напоминал остальным. Свод был детской версией кодекса, которому следовали их отцы.
- Не проявлять неподчинения старшим.
- Кланяться старшим.
- Не лгать
- Не вести себя трусливо
- Не обижать слабых
- Не есть на улице
- Не разговаривать с девочками.
Мальчики отвечали хором – «Запрещенные вещи мы делать не должны». И тут построение распускалось – можно было ходить по гостям, плавать в речке и съезжать с холмов усыпанных сосновыми иглами на мешках из под риса. Нарушители кодекса рисковали бойкотом или трепкой.
Поведение девочек так же серьезно регламентировалось. Список из семнадцати «Инструкций для самых маленьких» предписывал детям обоего пола рано вставать, умываться и полоскать рот и не начинать есть пока родители не возьмут в руки палочки. Строжайше запрещалось зевать в присутствии старших. Девочки учились читать и писать на дому. В отличии от братьев, Сутемацу редко покидала свое подворье.
После завтрака взрослые собирались в комнате ее матери пить чай. Детям перепадали конфеты. (По японски это слово звучит «компето» и является заимствованием из португальского. В русском оно тоже заимствовано оттуда же. Конфеты привезли в Японию в шестнадцатом веке португальские миссионеры). Потом девочки и совсем маленькие мальчики собирались в комнате, где их ждал домашний учитель.
Пока мальчики заучивала наизусть пассажи из старого трактата «Классика сыновней почтительности», девочкам предлагался для заучивания текст «Онна дагайко» (Женская Наука). Там конфуцианские добродетели помещались в контекст женской жизни. «Единственные качества подобающие женщине – это кроткое послушание, добродетель, милосердие и молчаливость». Недаром послушание – сначала своим родителям, потом мужу и его родителям шло в этом списке первым. Однако послушание не означало трусости. Каждая девочка в Айдзу получала в приданом кинжал, а мать обучала ее им пользоваться. Кинжал предназначался для защиты от врагов или самоубийства, если женщина была опозорена.
Во время своих ежедневных уроков Сутемацу и ее сестры нараспев повторяли «Худшие пороки женского ума – непокорность, недовольство, клевета, ревность и глупость». Глупость включала в себя тщеславие. «Ей достаточно выглядеть чистой и аккуратной. Не подобает мозолить глаза окружающим излишним вниманием к собственной внешности.» Учась писать, девочки переписывали те же пассажи, будучи еще слишком маленькими чтобы осознать весь их смысл.
Во время этих длинных уроков дети сидели на татами и двигать им разрешалось только руками и губами. В морозные дни, когда холод проникал сквозь бумажные стены, детям не ставили обогревалку-хибати, но ни одна из девочек не осмелилась спрятать руки в рукава кимоно. Когда летнее солнце превращало комнату в парилку, никто не пользовался веером. Дисциплина тела означала дисциплину ума.
Не все традиции были столь суровы. В каждой самурайской семье от матери к дочери передавался набор изысканно одетых кукол, изображающих императорский двор. В семье Ямакава таких кукол было около сотни и под них отводилась целая комната. Большую часть года это была просто игровая комната для девочек, где они могли играть в дочки-матери и братья им не мешали. Но раз в год, третьего числа третьего месяца, в праздник кукол, всех кукол выносили в гостиную и ставили на многоуровневой подставки задрапированной красным шелком. Сверху стояли император с императрицей, пониже придворные, еще пониже музыканты и стражники. К куклам прилагалась игрушечная мебель, носилки и крохотные сервизы, куда складывали настоящие сладости. И вот тут для девочек начиналась хорошая жизнь.
Жизнь состояла из дисциплины, этикета и ритуалов и было невозможно представить себе другую. Но после двух с половиной веков относительного спокойствия Японию ждали потрясения по силе сравнимые с цунами.
Сегуны династии Токугава хотели одного – сохранить статус-кво. В 1606, ради консолидации собственной власти, основатель династии Иэясу объявил христианство вне закона. Идея, что человек обязан служить в первую очередь богу, была опасной и для конфуцианской иерархии и для пока хрупкой власти новоиспеченного повелителя. Более того, христианские миссионеры могли стать авангардом европейской колонизации, как это произошло на Филиппинах.
Иэясу и его наследники выгнали всех португальских и испанских миссионеров, которые работали в Японии начиная с 1550-ых годов. Они урезали торговлю с Европой, до тех пор пока она не ограничилась одним голландским кораблем в год. Этот корабль приставал даже не в Нагасаки, а на маленьком насыпном острове в гавани Нагасаки. Остров охранялся многочисленным гарнизоном. За сорок лет были убиты десятки тысяч японских христиан.
Ксенофобия сегунов Токугава с годами всё росла. В 1630 были приняты законы запрещавшие японцам покидать свою страну. Те, кого эти законы застали заграницей, вернуться не могли. Если какого-то невезучего рыбака относило к берегам Китая или Кореи во время шторма, его арестовывали немедленно по возвращении – если ему удавалось вернуться домой. Конечно были торговые отношения с Кореей и Китаем, но в целом Япония решила что безопасность привлекательнее международного влияния и барышей от торговли. После веков междоусобных войн, сегунам рода Токугава удалось объединить страну и дать ей мир.
По мере того как разворачивался девятнадцатый век, игнорировать весь мир становилось все труднее. Россия закрепилась на Дальнем востоке и облизывалась на остров Хоккайдо. Американские и английские китобойные суда промышляли в Тихом океане, пытались заходить в японские порты чтобы пополнить запасы пресной воды и продовольствия — и их капитаны очень злились получая «от ворот поворот». Когда в Японию проникла новость о поражении Китая в одной из первых опиумных войн в 1840-ых годах, угроза военной агрессии западных стран перестала быть чистой теорией.
Да и внутри страны все уже было не так спокойно. Старая социальная иерархия накренилась и закачалась. Простой народ стонал под бременем налогов на содержание самураев, а многие купцы накопили достаточно средств чтобы купить себе самурайский титул. Родовитые самурайские семьи оставались без средств. Мужчины не приученные думать о деньгах, должны были быстро учиться их зарабатывать. Главы дальних провинций начали выходить из повиновения сегуну. И многие видели на горизонте западные корабли, а оттуда рукой подать до интереса к западной науке, особенно в сфере оружия и военных технологий.
Все западное японцы того периода называли словом «Орнада». Именно так звучало на японском название «Голландия». Хотя сегуны продолжали относиться к иностранцам с большим подозрением, иностранные книги по астрономии, географии, медицине и технологии (конечно не христианские книги) – тщательно собирались и бережно сохранялись. Некоторые из наиболее известных японских ученых перестали смотреть на Китай и начали смотреть на Голландию – учили язык, брали голландские прозвища, даже копировали из книг пейзажи с мельницами. Номинально Япония оставалось закрытой для торговли с Европой, но многие японцы из высших классов были знакомы с европейскими идеями. Однако большинство населения продолжало считать европейцев дальними родственниками длинноносых духов-тенгу, которым изобиловали безлюдные горы и леса.
Это продолжалось до 8 июля 1853. В этот день коммодор ВМФ США Мэтью Перри привел четыре своих «черных корабля» в гавань Эдо и ультимативно потребовал начать торговать с США. Два из четырех фрегатов располагали паровыми двигателями и чихали зловещим черным дымом. С бортов всех четырех кораблей скалились пушки, стрелявшие не старомодными ядрами, а новейшими снарядами, которые взрывались при попадании. Перри демонстрировал не только военную силу, но и технологическое превосходство.
У островной империи Японии не было ни единого корабля – ни военного, ни торгового. Оружием самурая продолжал оставаться меч, главный символ его доблести и его чести. К такому положению привела целенаправленная политика сегуната. В 1543 году японцы заимствовали у португальцев огнестрельное оружие и быстро научились делать ружья с фитильным замком и хорошего качества пушки. Но ружья были лишены элегантности, ими нельзя было биться в рукопашную и они не давали воину себя проявить. Из ружья можно было одинаково быстро застрелить и дамио, и простолюдина. Необученный солдат мог уложить безупречно владеющего мечом воина с безопасной дистанции. Кто так воюет? Правительство забрало себе монополию на заказы ружей и пушек и просто перестало их заказывать – что было разумно, учитывая что при правлении династии Токугава никто ни с кем не воевал. Секреты мастерства был утрачены и самураи вернулись к своим мечам.
Большая часть береговых батарей гавани Эдо состояла из пушек двухсотлетней давности, которые стреляли ядрами весом от шести до восьми фунтов. Пушки Перри стреляли снарядами 64 фунта весом. Один из офицеров хвастался, что американцы могли бы заряжать свои пушки маленькими японскими пушками вместо ядер.
В день прибытия Перри в небе на Эдо показался необычайно яркий метеор. Вся гавань и город осветились неестественным голубым светом, что жителей несказанно напугало. (Команда Перри, естественно, восприняла это как невероятную удачу). Девять дней спусти, Перри отдал властям письмо от президента США Милларда Филлмора, дал на прощание несколько залпов из всех орудий (чтобы быстрее дошло) и уплыл в закат, пообещав вернуться за ответом следующей весной.
Как назло, правящий сегун Иэйоси скоропостижно скончался как раз во время «визита» Перри, а его наследник, Иэсада был глубоко умственно отсталым. Было понятно что дни прежней изоляционистской политики сочтены, на как могла Япония общаться с западом с такой слабой позиции? Как перенять западные военные технологии и не попасть в зависимость от варваров? Эрзац-правительство в Эдо решило обратиться за советом к дамио – что само по себе было свидетельством ослабления режима. Большинство дамио высказались против торговли с американцами, но лишь немногие было готовы воевать. Непонятно было что делать с таким противоречивым мандатом.
Когда в феврале 1854 Перри вернулся в гавань Эдо уже с восемью кораблями, сегунат пошел на компромисс. Американцам позволили основать торговые фактории в двух городах и консульство. Это щели в двери было достаточно чтобы другие западные страны немедленно попытались ее расширить. В течении следующих пяти лет Япония подписала торговые договоры с Англией, Францией, Голландией и Россией, обещав им порты для торговли, низкие таможенные пошлины и право экстратерриториальности для их граждан.
Иностранцы стали излюбленной темой для граверов Эдо. По всей стране разлетались тысячи гравюр с изображениями жутких черных кораблей, длинноносых и волосатых моряков, странных одежд и невиданной обуви на широких и высоких каблуках. Может у этих варваров нет пяток, раз им нужна такая обувь?
Эти картинки и новости о неравных договорах разлетались по островам, а с ними росло недовольство уступками предпринятыми правительством в Эдо. Возмущались не только дамио, но и часть самураев. Эти последние называли себя «шиши», что можно перевести как «люди с высокой целью». Они разочаровались в верности своему дамио и вместо этого выбрали императора, изолированного за стенами дворца в Киото, в качестве символа Японии и ее происхождения от богов. Их идеология укладывалась в два лозунга – императора чтить, иностранцев изгнать. На практике это выливалось в нападения на иностранцев и тех чиновников кто вел с ними торговые дела.
Сутемацу никогда не видела иностранца. Несмотря на обсерваторию в школе, на дома в западном стиле которые строили в портовых городах для иностранных купцов и дипломатов, несмотря на интерес к европейским языкам и военным технологиям и отдельные теракты недовольных всем этим самураев – в городах и деревнях Японии жизнь продолжала течь привычным образом и нигде это не было так выражено как в изолированной провинции Айдзу.
К 1860-ому году в японских властных структурах не было ни одного человека, который бы по настоящему понимал западную цивилизацию. Была лишь горстка людей, которые посетили Англию, США или страны континентальной Европы или с разрешения сегуна, или будучи тайком посланными туда своими дамио. Эти короткие поездки лишь подчеркивали что до настоящего понимания запада японцам было еще очень далеко. Даже самые отчаянные энтузиасты «голландских наук» имели очень слабое и мало похожее на реальность представление о том, что такое жизнь в Европе и США.