«Немного дрожжей»
Орудием судьбы в жизни брата и сестры Ямакава стал человек по имени Киотака Курода – крупный, с круглой головой и бычьей шеей, уроженец той самой Сацумы, которая еще недавно воевала с их родной провинцией. Чем бы Курода не занимался, он делал это с треском и блеском и олицетворял прыжок в современность типичный для японского руководства эры Мэйдзи. Меньше чем десять лет назад Курода, верный самурай своего даймё, сопровождал его из Сацумы в столицу. Он был в ужасе когда увидел что группа англичан верхом на лошадях (среди них одна женщина(!)) болтаются на обочине, показывая пальцем на паланкин его сюзерена Варвары не обращали внимания на других японцев, простолюдинов совершавших земные поклоны в дорожной пыли. Охрана даймё атаковала англичан – одного убили, одного ранили, а с женщины сбили шляпу – вместе с частью волос. Это происшествие получило название «инцидент Ричардсона» (по имени убитого) и в отместку английские корабли целый год обстреливали из своих орудий Кагосиму, столицу Сацумы. Возможно тогда многие жители Сацумы поняли, что «изгнать варваров» не получится, как бы не хотелось.
Через несколько лет бывший самурай Курода сменил кимоно на западную военную форму, а традиционную прическу заменил модной стрижкой. Он решил учиться у тех самых западных варваров и поехал в Штаты. Там Курода осматривал шахты, лесопилки и пивоварни; изучал горное дело и агротехнику; и приглашал американских экспертов что помочь ему в одном из главные его проектов – Бюро освоения Хоккайдо. Целью Бюро освоения Хоккайдо было заселить японцами и развить пустующие северные территории, на которые уже облизывалась соседка-Россия. Хоккайдо изобиловало девственными лесами и богатыми рыбными местами, а жили там застрявшие на первобытной стадии развития айны. Они поклонялись духу медведя. Курода сложил два и два и понял что лучшими колонистами будут как раз самураи, потерявшие доходы и статус.
Вернувшись в Японию, Киотака Курода стал набирать энергичных молодых людей, готовых ехать учиться на запад. Среди них оказался и брат Сутемацу Кендзиро, который продолжал обучение в Токио, перебиваясь с хлеба на квас. Курода прекрасно знал из какой провинции происходит молодой человек, но это его не остановило, а скорее даже наоборот. В храбрости выходцев из провинции Айдзу никто не сомневался, а к холоду они у себя там привыкли. В январе 1871 шестнадцатилетний Кендзиро отплыл в Америку в том, что токийский портной считал европейским костюмом, и туфлях с чужой ноги, который были ему велики.
Во время своего путешествия в Америку Киотака Курода наблюдал не только мужчин. Он везде видел женщин. В Японии женщины его класса в основном сидели дома или в чайных домиках. Жены самураев вели домашнее хозяйство и рожали детей. Если самурай хотел развеяться, он посещал квартал, где обитали другие женщины – те, кого обучали музыке, танцам и стихосложению вместо домоводства. Женщине полагалось или обслуживать в быту или развлекать. Других функций у них не было.
Но эти американки! У них были свои взгляды, которые они не держали при себе – и мужчины прислушивались. Они присоединялись к своим мужьям на официальных церемониях и общественных мероприятиях. Они сидели во главе обеденного стола. Мужчины уступали женщинам место, снимали перед ними шляпы, уступали дорогу. Американки конечно жили лучше японок. Но почему?
Курода понял что ответ на этот вопрос один – образование. Американки высших классов были начитаны и образованы и хотя они конечно не стремились командовать армиями или руководить концернами, они были интеллектуальными, интересными собеседницами для своих мужей и сыновей. Американцы приходили домой не только за бытовым и сексуальным обслуживанием, но и за эмоциональной подпиткой и возможностью вести интересную беседу. Наверняка такая интеллектуально и эмоционально богатая семейная жизнь является причиной успеха американских мужчин в промышленности, науке и коммерции. Первым, с кем Курода поделился своими соображениями, был Аринори Мори, молодой и красивый «поверенный в делах» японского правительства в Вашингтоне. На волне энтузиазма Курода даже пытался уговорить Мори жениться на американке, но тот вежливо отказался.
Киотака Курода вернулся в Японию и составил меморандум для правительства. Там говорилось, что не получится колонизировать Хоккайдо, если послать туда сколько-то необученных ничему молодых мужчин и надеяться на лучшее. Надо сначала заложить фундамент, а именно дать образование японским женщинам, которые отвечают за развитие своих детей в первое десятилетие их жизни. Образованные матери вырастят просвещенных сыновей, а те возглавят Японию, «как немного дрожжей поднимает все тесто». Между строк явственно читалось предупреждение – пока японские женщины остаются изолированными и неграмотными, западные страны не увидят в Японии цивилизованной страны.
Юноши, такие как Кендзиро Ямакава уже учились за рубежом и привозили бесценные знания и навыки. Пора послать девочек. Они станут первым поколением преподавательниц в женских школах. Они станут великолепными женами для государственных деятелей новой Японии. Правительство было охвачено горячкой и энтузиазмом реформ и меморандум Куроды был принят весьма благосклонно.
Он успел как раз вовремя. Осенью 1871 года бывший царедворец а ныне министр правительства Мэйдзи Томоми Ивакура объявил следующий план: возглавить дипломатическую миссию по странам, с которыми Япония подписала унизительные неравноправные соглашения и начать с Соединенных Штатов. Делегаты будут знакомиться с западными технологиями и общественным устройством, представят западным правительствам новое руководство Японии и попытаются пересмотреть договоры настолько провальные что они стоили сегунату его власти. Десятки будущих студентов поедут вместе с посольством. Почему бы не добавить несколько девочек?
В годы последовавшие за визитом эскадры коммодора Пери Япония посылала заграницу посольства, но успешными эти мероприятия назвать было нельзя. Первое такое посольство поехало в 1860 году в США. Оно носило в основном церемониальный характер. Делегаты отбирались чуть ли ни по одному признаку – готовности покинуть пределы Японии. Неопытные, невежественные и с подозрением относящиеся ко всему западному, они хотели одного – исполнить свои протокольные обязанности и вернуться домой.
Американцам конечно было лестно, что японское посольство поехало сначала к ним, а не в Европу. В Нью-Йорке посольство проехало по Бродвею 16 июля 1860 в сопровождении почетного эскорта американских солдат. Смотреть на это невиданное зрелище собрались десятки тысяч людей, а Уолт Уитмен даже оду написал. Но невозмутимые лица японцев скрывали тревогу и страх. Юкичи Фукудзава, тот самый по чьим книжкам учились в ссылке сыновья самураев Айдзу, тогда был молодым человеком и поехал с первым посольством. Несмотря на то, что он много лет изучал английский и голландский языки, многое казалось ему непонятным и странным – повозки запряженные лошадьми, лед в кубиках, танцы на балах. Даже с курением вышел конфуз. Не увидев нигде пепельницы, Фукудзава вытряс содержимое своей трубки в бумажку, а бумажку положил в рукав своего пиджака, где она продолжала тлеть.
Хотя американская пресса 1860-ого года писала о японском посольстве в основном уважительно, поведение людей на улицах до этого стандарта далеко не всегда дотягивало. Когда послы приехали в Вашингтон, их коляски окружила любопытствующая толпа. Один репортер записал комментарий из толпы: «Этим (японцам) только кринолинов не хватает и недурные бы вышли негритянки».
Группа, которую в 1871 возглавил Томоми Ивакура, была куда более впечатляющей. Сменилось правительство и сменился характер участников миссии – теперь это были люди активные, любознательные, жаждущие новых знаний. Многие из членов делегации уже обучались заграницей и хорошо говорили по-английски. Средний возраст делегатов составлял 32 года.
Добавить к группе уезжающих на обучение студентов несколько девочек не составляло логистической проблемы. Вместе с посольством на родину возвращался американский посол Чарльз ДеЛонг с семейством. Его жена, Элида Виньярд ДеЛонг могла бы опекать девочек. Киотака Курода занялся набором кандидаток. Предложение было щедрым – обучаться в Америке десять лет с оплатой всех расходов и стипендией восемьсот долларов в год, огромная сумма по тем временам.
Но никто не откликнулся. Никто не хотел отсылать из дому девочку, которая может быть полезна матери, чтобы получить ее через десять лет слишком старой для замужества – если кто-то еще согласится взять в жены в девушку, которую никто не учил как быть хорошей японской женой. И отсылать куда? К этим американским варварам, которые шляются по дому в грязной обуви и объедаются мясом за каждой трапезой? Для большинства семей получивших такое предложение это казалось дикостью. Дата отплытия Ивакуры приближалась и Курода был вынужден закинуть сети еще раз. Тогда он получил согласие горсточки семей и все кандидатки тут же были приняты.
Сутемацу ничего об этом не знала. Весной 1871, после того как изгнанники из Айдзу провели в Тонами первую голодную и холодную зиму, старший брат Хироси отправил ее жить в город Хакодате. Теперь Сутемацу осталась совсем одна, но хотя бы брат знал что она будет в тепле и сыта. В отдаленном от цивилизации Тонами было голодно и пусто, а Хакодате был развитым портовым городом, одним из первых открывшимся для международной торговли после визита коммодора Перри. Сначала Сутемацу жила в доме Такум (в крещении Павла) Савабе, одного из первых японских православных и первого православного священника среди японцев. Потом она переехала в дом французского миссионера и полгода прожила в городе, где все вертелось вокруг гавани и международной торговли. Город активно застраивался – в том числе домами на западный лад для многочисленных сотрудников дипмиссий. Раньше Сутемацу не приходилось видеть домов без
татами и перегородок-седзи. Хакодате стал для нее «окошком в Европу».
К тому времени как Курода стал набирать кандидаток, Кендзиро уже отплыл на учебу в Америку. Хироси, старший брат и глава клана, решил отправить туда же и младшую сестру. Она прекрасно показала себя и в осаде замка, и в лагере для военнопленных и в ссылке. Она была умненькой и расторопной и Хироси был уверен что она проявит себя так же как уже проявила. И вообще, снимается вопрос чем ее кормить. И кто знает? Если она выучит американские обычаи и английский язык, то сможет внести свой вклад в модернизацию Японии – и восстановить доброе имя своей семьи.
В октябре 1871 Хироси отправился в Хакодате сообщить своей сестре что ей следует ехать в Токио. Там она сядет на корабль в Америку и будет обучаться в Америке десять лет за казенный счет. Скорее всего, Сутемацу просто не хватало понятийного аппарата чтобы понять его слова. С таким же успехом брат мог сказать ей что она полетит на Луну. Но подчинение старшим – краеугольный камень воспитания в самурайской семье. Сутемацу оставалось только собирать вещи.
По дороге в Токио она заехала в Тонами чтобы попрощаться с матерью. Тои была в ужасе, но так как старший сын был главой семьи, она не посмела возражать. При расставании Тои дала своей младшенькой новое имя – обычная практика среди грамотных японцев. Так Сакико получила имя Сутемацу. Имя звучало немного странно и состояло из двух иероглифов – «избавиться» и «сосна». Второй иероглиф содержал «мацу» — отсылка к происхождению, к названию города Вакамацу. Первый иероглиф можно было интерпретировать как печаль от того что такой древний род прервался и слава его в прошлом. Но «мацу» (сосна) является омонимом глагола «ждать». Девочка отправленная неведомо куда, жертва обстоятельств, но благородная и несгибаемая как сосна. Мать всегда будет ее ждать.
В обычных обстоятельствах одиннадцатилетняя девочка уже большая для детских игр, но еще маленькая для реальной ответственности. Но Сутемацу уже пришлось немало повидать и пережить. Она видела горы не похороненных тел после осады замка Цуруга, видела как умерла в мучениях жена ее брата, как загибались от холода и голода ссыльнопоселенцы в Тонами. Полки с куклами каждую весну в Айдзу теперь были лишь подернутой туманом памятью о детстве, которое закончилось навсегда. Ее дом перестал существовать, мать с ней практически навсегда распрощалась и теперь она должна покинуть Японию. Хироси отвез сестру в Токио где их уже ждали чиновники из министерства образования и Бюро освоения Хоккайдо. Вместе с ними были четыре девочки, выглядевшие столь же растерянными как Сутемацу.
Две из них были уже по тогдашним меркам молодыми женщинами – четырнадцатилетние Риё Йошимасу и Теи Уэда. Две другие оказались младше Сутемацу, что заставило ее вздохнуть с облегчением. Крепкая круглолицая хохотушка Шиге Нагаи только что отметила свой десятый день рождения. А хорошенькой как фарфоровая куколка Уме Цуда было всего шесть. Риё и Теи тут же начали опекать Сутемацу, а она в свою очередь нашла суррогат младших сестер в лице Шиге и Уме. Все пять девочек были из семей самураев, выступивших на стороне сёгуната и проигравших. Дата их отплытия с миссией Ивакуры неумолимо приближалась.
Жизнь девочки из класса самураев обычно ограничивалась стенами подворья ее семьи. Но теперь для пятерки наших героинь настали времена бесконечных поездок. Обычно люди ходили пешком или ехали в каго – похожем на корзину паланкине, который болтался на бамбуковых шестах – а шесты несли на плечах носильщики. Конечно, в корзину обычно клали складной матрас, но удобным такое путешествие назвать было нельзя. По крайней мере в Токио каго заменили рикши. Двухколесные тележки с навесом катались по улицам столицы, влекомые поджарыми ребятами в узких штанах и широкополых шляпах. В 1871 еще не исполнилось двух лет как их изобрели, но по улицам Токио уже ездили 25000 колясок, добавляя в городской пейзаж дополнительную толкучку, шум и гам.
Ездить на колесах само по себе было девочек чем-то новым и небывалым. А тут их еще пригласили проехаться по недавно построенной и еще не открытой для широкой публики железнодорожной ветке из Токио в Йокогаму. Строившие эту дорогу по английским чертежам японские подрядчики никогда не видели паровоза. Когда паровоз с вагонами все-таки привезли, первые несколько поездок его вел английский машинист с английским же кочегаром. Но главным событием пребывания в Токио стала для девочек аудиенция у императрицы.
Императрица Харуко переживала такие же бурные перемены как и вся ее страна. Она происходила из семьи потомственных киотских аристократов. Эта древняя каста ни с кем не смешивалась и на самураев там смотрели как на простолюдинов. Харуко росла умной и способной девочкой – в три года читала, в пять писала стихи, в семь изучала каллиграфию, в двенадцать играла на кото (струнный инструмент). Традиционные женские искусства – чайная церемония и икебана – удавались ей столь же блестяще. Будущую жену императору традиционно выбирали из пяти определенных семейств и семья Харуко была одной из пяти. Девушка подходила по всем статьям, кроме одной – была старше своего жениха. Собственно это никого не волновало – и раньше случалось, что наследные принцы женились на женщинах старше. Проблема была в том, что Харуко была старше Мэйдзи на три года, несчастливое число. Документы о рождении быстренько исправили и в январе 1869 года брак состоялся. Жениху было шестнадцать, невесте официально восемнадцать.
В течении года супруги переехали в Токио и тут император сделал то, что не делал ни один его предшественник – начал учиться. Он начал брать уроки политической грамоты и иностранных языков, живо интересовался всем, что происходит в стране. Традиционно императора держали в неведении и невежестве в то время как сёгун всем заправлял. Так предыдущий император, отец Мэйдзи, видел иностранцев только в виде жутких демонов на гравюрах изображающий коммодора Перри.
Еще более небывалым стало то, что на уроках императора присутствовала императрица и слушала во все уши. Юная Харуко стало не только самой высокопоставленной женщиной Японии – она изо всех сил старалась стать самой образованной. Традиционно жена императора существовала только для одной цели – рожать наследников. Ее жизнь проходила за ширмами и ее практически никто не видел кроме дворцового персонала. А Харуко хотела быть современной «первой леди», помогать мужу в деле модернизации Японии и служить лицом обновленной страны, которое не стыдно показывать иностранцам.
Утром 9 ноября 1871 императрица Харуко еще не знала что займет свое место на скрижалях истории. И девочки, которые отбивали перед ней поклоны, еще не знали, что займут там свое место с ней рядом.
Прямо от императрицы девочки отправились в фотоателье. Первые фотографии появились в Японии еще в 1840-ые годы, а первые профессиональные фотографы – 20 лет спустя, как раз вовремя, чтобы запечатлеть прыжок от старой к новой Японии. Надо ли говорить, что сначала весь процесс был окутан предрассудками и страшными легендами. «Один раз сфотографируешься – не будешь отбрасывать тень». «Два раза сфотографируешься – не доживешь до старости». Через несколько лет фотография стала одним из семи «инструментов цивилизации и просвещения» — вместе с газетами, почтовой службой, газовыми фонарями, паровыми двигателями, международными выставками и дирижаблями. Но в 1871 году поход в фотоателье был большим событием, привилегией, которой редко удостаивались женщины, и уж конечно не юные девочки.
Для газетных статей девочки тоже не были обычной темой. Японская журналистика тогда находилась в зачаточном состоянии, но Такаеси Кидо, один из членов делегации и первый в Японии издатель газеты, считал СМИ одним из главных инструментов модернизации. Его газета, основанная в том же 1871-году с целью «рассказывать людям о задачах нового правительства» поведала своим читателям – «Пять девочек отправляются на учебу в Америку». Менее двадцати лет прошло с тех пор как «черные корабли» коммодора Перри вошли в гавань Эдо.