Амбиции Адольфа Гитлера поражали воображение.  Чтобы их реализовать, ему нужно было перекроить карту Европы, убить миллионы людей, лишить крова еще миллионы и привезти еще миллионы на принудительные работы в Германию.  В Германии тупо не хватало людей чтобы работать в сельском хозяйстве, на заводах и фабриках, чтобы строить дороги, чтобы кормить и вооружать армию которая должна была установить в Европе «новый порядок».

В феврале 1933 Гитлер заявил что «в следующие 4-5 лет вся экономика будет работать на вооруженные силы».  Следующие два года перевооружение Германии шло в тайне.  Лишь в марте 1935 Гитлер открыто сказал что несмотря на ограничения Версальского договора, Германия построит ВВС, снова введет призыв в армию и доведет размер сухопутных сил до полумиллиона солдат.

К середине тридцатых эффекты милитаризации и перевооружения стали сказываться на экономике и жизни людей.  Из деревень массово уходила молодежь – в армию и в город на военные заводы, где хорошо платили.  Чтобы заткнуть эту дыру, Гитлер разрешил привозить в Германию временных сельскохозяйственных рабочих из стран восточной Европы.  В 1936-1937 четверть немецких сельхозрабочих родилось за пределами Германии, в 1938-1939 это цифра выросла до 43%, а в 1940 (уже война с Польшей) достигла 60%.

Большего всего иностранных сельхозрабочих того периода были поляками.  Начиная с 1939 их ряды пополнились польскими военнопленными, которых в нарушение всех международных законов лишали статуса военнопленных.  Поляки из гражданских лиц, в основном молодежь, вербовались в Германию привлеченные обещаниями высоких зарплат, щедрых пайков, а некоторые надеялись разыскать попавших в плен братьев или мужей.

На селе осталось мало мужчин призывного возраста, поэтому надзирали за этими работниками в основном женщины, подростки и старики.  Чтобы предотвратить человеческие, а тем паче сексуальные отношения между «неполноценными» поляками и арийцами, в марте 1940 был издан ряд директив приравнивающих такие отношения к уголовному преступлению.  Поляков вынудили носить опознавательный знак – желтый лоскут с фиолетовым кантом и латинской буквой Р посередине.  Там где это было возможно, их селили в отдельных помещениях.  Им запрещалось посещать кафе и рестораны и пользоваться общественным транспортом.  Священиикам предписали установить отдельные часы для поляков чтобы поляки и немцы не смешивались в церкви.  Сексуальные отношения польских мужчин и немецких женщин карались следующим образом: поляка вешали, немку сажали в концлагерь.

В Польше довольно быстро узнали в каких условиях в Германии живут соотечественники и количество добровольцев резко упало.  Немцы ответили репрессиями, насилием и облавами.  В генерал-губернаторстве (тот огрызок Польши который остался после аннексии рейхом земель на западе) всю польскую молодежь от 14 до 25 лет поставили на учет на биржу труда.  Те, кто не мог доказать что у них есть постоянная работа, особенно девушек, тут же забирали в Германию.  «Отказников» сурово наказывали.  Их родителей, если они помогали детям скрываться от угона в Германию, наказывали конфискацией земли и домашней скотины.

Гитлер рассчитывал что вермахт быстро победит советскую армию и с восточного фронта вернутся домой миллионы солдат.  Но вермахт не только не сумел триумфально закончить войну, но и нес на восточном фронте значительные потери.  Чтобы заменить погибших и покалеченных солдат, возраст призыва был понижен и забрали бронь у многих категорий работников военной промышленности.  Эти меры пополнили ряды армии, но оставили без значительной части рабочих рук станки и конвейеры с которых сходили такие нужные фронту танки, артиллерийские установки и самолеты.

Изначально фюрер и слышать не хотел о том чтобы привозить советских военнопленных в Германию или как-то их использовать вместо того чтобы убивать.  Он считал русских и украинских солдат животными без проблеска человечности, а их командиров – «фанатичными еврейскими большевиками».  Лишь цифры потерь заставили его нехотя разрешить использовать советских военнопленных в качестве охранников концлагерей на оккупированных территориях и на принудительных работах в самом рейхе.

Осенью 1941 на Украине немцы начали набирать из советских военнопленных будущих охранников.  Их отправляли проходить подготовку в учебный лагерь близ польского города Травники.  При отборе смотрели на состояние здоровья и ненависть к большевикам, предпочтение отдавалось кандидатам не русской национальности.  Среди «выпускников» учебного лагеря Травники – Иван Демьянюк, Федор Федоренко и Яков Палий, которые впоследствии въедут на ПМЖ в США на правах перемещенных лиц.

Уже осенью 1941-ого начался набор рабочей силы на Украине.  Как и в Польше, сначала людей пытались заманить разного рода обещаниями и пропагандой.  Призывы на работу в Германию и перечисление прекрасных условий регулярно появлялись в газетах, листовках и брошюрах.  Выпустили даже киножурнал «Поезжайте в прекрасную Германию» (Упоминается у Кузнецова в «Бабьем Яре», он лично насладился этим произведением).

Сначала эта кампания имела успех, но потом на Украину начали в обход цензуры просачиваться весточки о том как реально обстоят дела.  (У Кузнецова рассказывается что из рук в руки ходило письмо, которое немецкая цензура просто не поняла – «Живем прямо как наш Полкан, разве чуть хуже»).  Украинские рабочие в Германии работали тяжелее немцев, а денег получали меньше; размещали и кормили их плохо, заставляли носить на одежде знак OST; не разрешали посещать кино и кафе, и вообще любые места где отношения с немцами могли выйти за рамки «хозяин-слуга».  Поток добровольцев довольно быстро иссяк.  Так же как в Польше, немцы ответили закручиванием гаек.  Бургомистрам и сельским старостам спустили квоты – сколько людей они обязны ежемесячно поставлять на работу в Германию.  У тех кто не хотел в Германию, был единственный выход – в лес, к партизанам.  Однако такой шаг был чреват репрессиями против членов семьи.

В сентябре 1942 ответственный за набор рабочей силы в масштабе всего рейха Фриц Заукель дал согласия на использование украинских женщин и девушек в качестве домработниц в немецких семьях.  Гитлер отмахнулся от возражений с точки зрения расовой идеологии и заявил что многие украинские женщины имеют немецкую кровь, и если они блондинки с голубыми глазами, то могут быть успешно ассимилированы и онемечены.  В распоряжении Заукеля отмечается что на работу в Германию надо брать здоровых украинок от 15 до 35 лет и предпочтение следует отдавать голубоглазым блондинкам.

Юлия Бресинюк жила в деревне Новосалов в восточной Украине.  На момент прихода немцев ей было шестнадцать лет.  Ее старший брат Иван и сестра Елена уехали на работу в Германию добровольно.  Юлия и ее односельчане с нетерпение ждали новостей от добровольцев, но не было писем.  Прошли обещанные шесть месяцев контракта, но домой никто не вернулся.  В начале лета 1943 знакомый полицай пришел к ним домой и по старой дружбе предупредил отца Юли, что она значится в списках на отправку в Германию.  Никто уже не говорил ни о шестимесячном контракте, ни о зарплате.  После долгого путешествия в товарных вагонах, на грузовиках и пешком Юля попала на биржу труда в Веймар, а оттуда в город Апольда в Тюрингии.  Там он прожила до конца войны.  Работала на заводе, жила в бараке.

Тадеуш Петровский жил с матерью, братьями и сестрой в той части Украины которая в 1918 отошла к Польше.  Женщина с четырьмя детьми сама попросилась на работу в Германию – это был единственный способ избежать мучительной смерти от рук боевиков ОУН, которые поставили себе задачу очистить эти земли от поляков.  Их отвезли в Эссен, промышленный город в западной части Германии.  Тадеуш вспоминает: «Нас отвезли в рабочий лагерь, который состоял из деревянных бараков, по периметру колючая проволока.  Всех опрыскали ДДТ и выдали рабочую обувь.  Потом пришло начальство и нас начали сортировать.  Самые здоровые достались концерну Крупп.  Они получили от фирмы одеяла с штампом в виде трех шестеренок и комплект униформы – голубой с желтыми полосами.  Следующую группу раздали бауэрам в качестве батраков.  Остались самые невезучие (среди них и мы) – дети, старики, больные на вид.  Нас поселили в школе.  Вместе с нами в классной комнате жило еще шесть семей.  Всего в этой школе жило порядка трехсот человек, поляки в одном крыле, украинцы в другом.  Моя мать работала уборщицей в местном полицейском участке.  Сестра Анна работала на приемном пункте, где всех новоприбывших опрыскивали ДДТ.  Братья Янек и Франек, сами еще дети, работали на стройках в радиусе десяти километров вокруг школы.  Месили цемент, помогали каменщикам.  На работу приходилось ходить пешком.»

Тадеуша, которому еще не было шести, на работу поставить постеснялись и он проводил дни с матерью в полицейском участке.  «Подъем был в 4:30 утра.  Рабочий день начинался в пять утра и продолжался до шести вечера без перерывов.»

Летом 1943, когда Тадеуш и его семья приехали в Германию, в стране насчитывалось шесть с половиной миллионов иностранных рабочих, из них почти пять миллионов гражданские лица, остальные военнопленные.  К осени 1944 иностранных рабочих было почти восемь миллионов, более одной пятой рынка труда.  Вспоминает Тадеуш Петровский: «Существовало три правила 1) К евреям относились хуже всех 2) К русским относились хуже всех, за исключением евреев 3) К выходцам из восточной Европы относились хуже чем к выходцам из западной Европы.

Немцы продолжали эксплуатировать иностранных рабочих до самого конца войны.  В марте 1945, когда американцы вступили на немецкую территорию, Тадеуша и его семью в числе остальных повезли вглубь Германии в город Менинген.  Эшелон бомбили несколько раз.  Снова перенаселенные бараки, снова голод.  «Как ни странно это звучит, когда люди мерли как мухи, немцы приходили в лагерь и искали работников.»  Янек и Франек вызвались работать, это был единственный способ выбраться за периметр лагеря и добыть еды.  Им повезло, удалось добыть продовольственные карточки.  На этих карточках вся семья продержалась до прихода американцев в мае 1945.

* * *
22 июня 1944, ровно через три года после того как Германия напала на Советский Союз, советская армия начала операцию «Багратион», названную в честь героя войны с Наполеоном. К началу 1945 вермахт отступал по всему фронту длинной в тысячу четыреста миль, от Бухареста на юге до Ленинграда на севере. На западе их теснили англичане и американцы, медленно но верно продвигаясь к Рейну. Большую часть люфтваффе заблоговременно уничтожили до высадки в Нормандии и теперь в небе Германии господствовала английская и американская авиация, почти беспрепятственно уничтожая военную промышленность, транспортную сеть и городскую инфраструктуру.
По мере того как СССР снова брал под контроль территории Украины и Прибалтики, люди которые в любой степени и в любой форме служили немцам укладывали вещи, закапывали ценности которые не могли взять с собой, брали свои семьи и бежали на запад, вместе с отступающей армией. Они поступали так потому что знали – наказание будет и оно не будет мягким.
Все три (плюс-минус) года оккупации на оккупированных территориях действовало просоветское подполье. У него было много задач и одной из этих задач был сбор информации о том кто и как служил оккупантам. У советских прокуроров и судей не было недостатка в свидетелях и доказательствах. Целью этих судебных процедур было не установить вину или невиновность, а показать населению что советская власть рассматривает коллаборантов как предателей родины и накажет их соответственно.
В июле 1943 в СССР начался первый судебный процесс над коллаборантами. Он проходил в недавно освобожденном Краснодаре. Одиннадцать советских граждан были признаны виновными в измене родине по факту их участия в убийстве семи тысяч человек, в основном евреев. Обвиняемые признали свою вину. Восемь человек повесили, трое получили длинные лагерные сроки. Суд и казнь снимали на кинохронику, стенограмму процесса перевели на английский и немецкий и распространили заграницей. До 1947 года смертная казнь была самым частым приговором по таким делам, особенно если обвиняемый не просто сапоги чистил и молоко привозил, а убивал. Начиная с 1948 стали давать 25 лет лагерей. В декабре 1943 в Харькове перед судом предстали трое фольксдойчей и один украинец. Им было предъявлено обвинение что они возили евреев из гетто в овраг под названием Дробицкий Яр, где евреев тут же убивали. Их приговорили к повешению. Национальность жертв нигде официально упомянута не была, везде писали «советские граждание» и «мирные люди», но все прекрасно понимали какой национальности были эти советские граждане и почему из всех советских граждан их начали убивать первыми и убили больше всех. Процесс проводили в театре, пустили публику и корреспондентов. Этот процесс тоже сняли на кинохронику, сделали полнометражный фильм, который показывали по всему Союзу, а так же в Лондоне и Нью-Йорке. Это был еще один сигнал коллаборантам – спасайтесь покуда можете.
Многие из тех кто бежал в Германию, совершил военные преступление или с оружием в руках сражался против советской армии. Но даже те кто не был замечен в таком, а просто работал на немецкую оккупационную администрацию в каком угодно качестве боялись за свои жизни. И многие, пожив при советской власти, просто больше не хотели при ней жить. Среди бегущих на запад были писатели и ученые, понимавшие что советской власти они не нужны; владельцы фабрик и магазинов знавшие что советская власть конфискует их собственность; землевладельцы и крепкие хозяева которые не хотели попасть в мясорубку коллективизации; семьи которым немецкая администрации вернула ранее конфискованную советской властью собственность; активисты националистических партий и женщины чьи мужья служили в подконтрольных немцам воинских частях. По подсчетам историков на запад с отступающим вермахтом бежало примерно 80000 эстонцев, 160000 латышей, 64000 литовцев и 120000 западных украинцев.
Украинские беженцы шли длинными караванами, на телегах или пешком, через Галицию, дальше через Словакию и Венгрию и дальше в Германию. Вспоминает Кост Панкивский, один из лидеров националистического Украинского Центрального Комитета: «Мы понимали что большевики не остановятся у границ Галиции и не остановятся на Чехословакии или Польше… Мы понимали что нам нужно в Баварию. Это сельскохозяйственный регион и он далеко на западе.»
Литовцы шли на юг и на запад, через Польшу и Восточную Пруссию, ночевали в сараях, нанимались на сельскохозяйственные работы, если очень везло. Повилас Бурнекис работал при немцах главой сельскохозяйственного департамента Каунаса. Осенью 1944 он бежал на запад с женой и двухлетним сыном. Ехали на повозке запряженной лошадью. Немцы, которым отчаянно не хватало рабочих рук, отделили Повиласа от семьи и отправили на прифронтовые работы, копать траншеи, в безумной надежде что советскую армию это остановит. В марте 1945 Повилас был ранен осколком от советского снаряда, попал в госпиталь, вышел из госпиталя и нашел свою семью в лагере для перемещенных лиц в Баварии. Сын его не узнал.
Из Эстонии и Латвии «маршрут спасения» пролегал морем через Балтику на юг в Восточную Пруссию или на юго-запад в Германию. Какое-то время можно было купить билет на немецкое судно, либо на чью-то яхту или рыбоволную шхуну. Самым крупным эвакуационным портом на Балтике стала Рига. Летом 1944 там скопилось огромное количество желающих эвакуироваться – немцев, латышей, военнослужащих, гражданских, членов семей. Немецкие власти были заинтересованы в том чтобы латыши и эстонцы эмигрировали в Рейх. Всю осень 1944 по немецкому радио шли разговоры о «ценной крови» латышей и эстонцев, об их родственности немцам, о необходимости их спасения. Въездных виз для эвакуации в Рейх латышам и эстонцам не требовалось. Немецкие власти рассматривали прибалтов как рабочую силу, которой можно заменить сражающихся на фронте – а на фронте был нужен каждый солдат.
Муж Ливии Верзенмикс служил в Латышском легионе. Он бежала морем из Риги, вместе с младшей сестрой и детьми – младенцем и двухлеткой. Высадили их в Данциге и весь путь до Гамбурга они преодолели пешком. Шли вдоль железной дороги, чтобы не потеряться, ночевали в лесу, в стогах сена, иногда кто-то из местных мог пожалеть и пустить в сарай.
Те кто оказывался в Германии в последние полгода войны попадали уже в далеко не благополучную и не безопасную страну. Тысячи гражданских лиц уже в самой Германии остались без крова, постоянно бомбили, не хватало самого необходимого. Но немецкие власти относились к прибалтам лучше чем к славянам. Если кто-то мог доказать, что муж, брат или отец служит в латышских частях СС, то получали паек как семья фронтовика.
Литовский коммерсант Вацловас Заукевиц приехал в Германию в октябре 1944 с семьей из восьми человек. Сначала Любек взяли англичане и Заукевицы поспешили туда. Им было невдомек что англичане договорились с советскими союзниками отдать им Любек. Вацловас и его семья ушли вслед за англичанами в Гамбург. Лошади уже не было, на телегу посадили детей и Вацловас впрягся в нее сам.
На момент бегства из Латвии Агате Несуале было семь лет. Семья бежала морем из Лиепаи и под конец оказались в лагере беженцев в Нижней Саксонии. Жили в бараках, ели скудно. Дела несколько поправились когда дядя Агаты (врач) и ее отец (лютеранский пастор) получили работу в лютеранской психиатрической больнице в Лобетале.

* * *

К осени 1945 удалось рассортировать перемещенных лиц по этническому признаку и расселить подобных с подобными. Закончились приготовления лагерей к зиме. Ответственность за рутинное администрирование лагерей перемещенных лиц перешла от американского и английского военного командования к УНРРА в октябре 1945, хотя формальные соглашения на эту тему были подписаны англичанами в конце ноября 1945, а американцами аж в феврале 1946.
Несколько сотен лагерей перемещенных лиц находилось в американской оккупационной зоне в Германии, несколько десятков в американской оккупационной зоне в Италии и Австрии. В английской и французской оккупационных зонах их было не так много, но тоже были. В советской оккупационной зоне не было ни одного. Вскоре после безоговорочной капитуляции советские власти известили союзников, что возиться с перемещенными лицами они не намерены. Кто хочет, поедет домой, кто не хочет – на грузовик и в американскую (или английскую) оккупационную зону и возитесь с ними сами. Согласия советских граждан на репатриацию советские власти не спрашивали.
Чтобы продемонстрировать перемещенным лицам что их не рассматривают как завоеванных врагов, американские и английские военные власти предлагали населению лагерей самим избирать себе внутреннюю администрацию. УНРРА продолжала эту практику, по тем же причинам. Во внутреннем меморандуме этой организации сказано что «после нескольких лет нацисткой тирании… внутрилагерные выборы позволят перемещенным лицам практиковать хотя бы азы демократии».
Избранные комитеты энергично взялись за устройство быта лагерей. Надо было ремонтировать помещения, переписывать новоприбывших и подыскивать им жилье, охранять периметр лагеря, налаживать общепит, распределять гуманитарную помощь, организовывать клиники и лазареты, учить детей и подростков, возрождать культурную и религиозную жизнь. Но кроме организационных вопросов, на авансцену вышли вопросы политические и впоследствии это вышло боком американцам, англичанам и УНРРА. Во всех лагерях тут же сформировались политические партии и эти партии были друг с другом на ножах относительно вопроса как строить национальное будущее. В польских лагерях спорили о том возвращаться ли ставшую советским сателлитом Польшу или строить польское государство в изгнании; в еврейских лагерях сначала соперничали сионисты и бунд, потом бунд сдулся и политические разногласия стали дублировать те что имели место в ишуве в Палестине. В прибалтийских представители разных партий воевали за хлебные должности, а в украинских политические разногласия относительно будущего украинской нации подчас выплескивались в насилие.

Невозможно было герметично закрыть лагеря перемещенных лиц от окружающего их немецкого общества. Во всех лагерях кроме еврейских перемещенные лица активно искали и находили работу в немецких городах и деревнях. Евреи не хотели ни работать на немцев, ни общаться с ними, но они были повязаны с немецкой экономикой – через черный рынок.
Еда в лагерях перемещенных лиц поставляла достаточно калорий, да и получали перемещенные лица больше немцев. А вот разнообразием она не блистала. Преобладали хлеб, картофель, брюква и мясные консервы. Свежее мясо, фрукты, овощи, яйца и молоко считали праздничным деликатесом. Иногда из посылок Красного Креста или частных благотворителей можно было извлечь такие приятные мелочки как сардины, сыр, сухое молоко и шоколад, но свежее можно было достать только на черном рынке.
В каждом немецком городе или деревне возникла центральная барахолка, иногда на главное площади, иногда возле вокзала. Немецкие рейхсмарки обесценились практически до ноля и место валюты заняли американские сигареты – Лаки Страйк, Честерфильд, Кэмел и Филипп Моррис. Перемещенные лица в основном были посредниками между немцами и солдатами оккупационных армий. Стыренное с военных складов они обменивали частично на еду и одежду для себя, частично на предметы роскоши вроде виски, фотоаппаратов, кожаных чемоданов и печатных машинок, которые можно было бы перепродать солдатам. Из тех перемещенных лиц кто этим занимался, абсолютное большинство никак не нажились, но некоторые сколотили немалые состояния. В то время как на черном рынке спекулировали перемещенные лица всех национальностей, весь негатив немецкого общества выливался на евреев и на поляков. Бревна в своем глазу немцы упорно не желали замечать, а хоть слово сказать против оккупантов им было боязно. Ведь без участия немцев и английских и американских солдат черного рынка бы не было, но об этом вслух никто даже не заикался. Зато поляки получали сполна за свою «наследственную склонность к правонарушениям» и евреи за «склонность к финансовым аферам». И тех и других обвиняли в том что они наживаются на немцах и подрывают немецкую экономику.
В 1949 немецкие социологи начали масштабное исследование и опросили десятки тысяч немцев на тему как они относятся к евреям. Один сказал: «Мы невзлюбили евреев только за их художества на черным рынке. Раньше антисемитизма не было».

ПРИБАЛТЫ
Все без исключения – военные, чиновники УНРРА, благотворители, журналисты – были согласны: лагеря для перемещенных лиц прибалтийских национальностей были лучше всех организованы и ближе всех к нормальной, довоенной жизни. Ничего удивительного в этом не было. Большая часть перемещенных лиц прибалтов отправились в Германию добровольно, семьями, взяв с собой все ценное что могли увезти.
Из дневника англичанина, директора прибалтийского лагеря для перемещенных лиц в Ханау: «Литовцы, латыши и эстонцы, без сомнения, самые зажиточные и самые культурные. Среди них много интеллектуалов и бывших государственных чиновников среднего и высокого ранга. Они привезли с собой огромной количество вещей, мебели, машин и 80 лошадей. Некоторых лошадей мы отдали на постой немецким крестьянам, а остальные стоят в армейских конюшнях».
Поселившись в лагерях прибалты постарались – и в большой степени им это удалось – создать на немецкой земле маленький кусочек довоенной Литвы, Латвии или Эстонии. Мужчины работали (внутри лагеря или за его пределами), женщины занимались домашним хозяйством. Дети ходили в школу. Юноши и девушки посещали лекции в немецких университетах, или же в так называемом «летучем» университете – бывшие университетские профессора ездили из лагеря в лагерь и читали молодежи лекции на родных языках. Ходили в гости, собирались на спортивные матчи, по воскресеньям посещали церковь. Прибалтийские лагеря отличала стабильность, которой не было нигде больше. Не было практически никакой текучки. В еврейские лагеря постоянно прибывали новые группы перемещенных лиц с востока, а польские были расколоты по вопросу репатриации.
Американской и английской администрации это все конечно очень нравилось, поощрялось самоуправление и культурная жизнь, но в то же время американцы и англичане не хотели чтобы прибалтийские лагеря превратились в политический фактор. Вот какую инструкцию послал в Германию английский Форин Офис:

«Насчет просьбы организовать университетские курсы на латышском языке. Взвесив всё, мы считаем целесообразным эту просьбу удоволетворить при условии что вы сохраните контроль над содержанием, чтобы курсы были чисто академическими, а не политическими. Нельзя чтобы преподаватели и молодежь сидели без дела. Но с другой стороны, мы не хотим роста политических настроений. Всё зависит от степени контроля которую вы сможете сохранить».

Латыши попросили разрешения выпускать свою газету, литовцы – сделать радиостанцию. В обеих просьбах было отказано и по вопросу газеты Лондон ответил «мы не возражаем если на латышский язык будут переводиться наши газеты, но без всяких дополнительных комментариев.» Точно так же разрешили организации бой скаутов и герл скаутов – но только под присмотром английского персонала. Американцы и англичане, как военные, так и гражданские, не понимали одной простой вещи – пытаться в этой ситуации разграничить культурное и политическое это все равно что воду решетом носить. Для живущих на чужбине украинцев, прибалтов, поляков любое проявление национальной культуры тут же становилось политическим актом. Язык, фольклор, история, литература, песни, танцы, национальные костюмы и национальная еда – все это служило одной цели: сохранить народ в изгнании до того светлого момента когда советские захватчики будут изгнаны с его земли.
Прибалтийские дети, которые выросли в лагерях для перемещенных лиц, в основном вспоминают сохранили об этом периоде своей жизни самые теплые воспоминания. По пути в Германию им пришлось пережить страх, голод, бессонные ночи, длинные переходы пешком. А в лагерях для перемещенных лиц детям было достаточно спокойно и вольготно. Взрослых могли терзать тоска по оставленной родине, досада относительно отобранной собственности, страх перед насильственной репатриацией и драконовскими наказаниями, но дети были от этого свободны. Но даже взрослые обитатели прибалтийских лагерей жили надеждой что они скоро смогут вернуться домой, откопать припрятанные ценности и жить как раньше. А до этого надо учить детей, хранить национальные традиции и доказывать западным союзникам что Литва, Латвия и Эстония – цивилизованные демократические страны и заслуживают от Запада всякой военной и дипломатической помощи в деле своего освобождения.
Фердинанд Кооль бежал из Эстонии на запад в сентябре 1944, летом 1945 оказался в лагере Аугсбург Хохфельд вместе с женой и дочерью и они прожили там пять лет. Когда в 1950 он эмигрировал с семьей в США, он привез с собой огромный архив. На основании этого архива он написал мемуары «Хроника перемещенных лиц». Вот что там написано: «Период между весной и Рождеством 1945 можно назвать самым счастливым и исполненным надежд в жизни перемещенных лиц… Казалось невозможным что демократические страны Запада допустят порабощение прибалтийских государств или других народов Европы».

ПОЛЯКИ
Среди населения лагерей перемещенных лиц больше всего было поляков. И если чиновники УНРРА знали что уговаривать на репатриацию украинцев, евреев или прибалтов это дохлый номер, с поляками дело обстояло иначе. Десятки тысяч людей сразу же после освобождения изъявили желание вернуться домой. Из английского дипломатического меморандума американцам в конце августа 1945 следует что репатриируется 378000 из полумиллиона поляков, как только такая возможность у них появится.
С возможностью возникли сложности. Дело в том что СССР потребовал у Англии и США в первую очередь репатриировать советских граждан и посвятить этому все ресурсы. Попробуй откажи таким союзникам. Лишь в августе 1945, когда основная масса советских граждан поехала домой, началась организованная репатриация поляков из английской и американской зон. В октябре 1945 в Польшу отправилось 117494 человек, в ноябре 106400. В декабре, из за метелей и холодной погоды, цифра упала до 43221. В январе 1946 репатриация прекратилась. К тому времени как пришла весна и репатриация снова стала возможной, многие из тех поляков кто перезимовал в лагерях перемещенных лиц начали задумываться куда они собственно собрались репатриироваться. Той Польши, откуда многих из них отправили на принудительные работы в Германию пять-шесть лет назад, больше не существовало. Города были разрушены, по фермам прокатились сначала вермахт, потом Красная армия, 69000 квадратных миль польских земель на востоке, включая города Львов и Вильно, отошли к СССР.
Политическая ситуация в Польше не отличалась стабильностью, никто не знал что будет завтра. Просоветское правительство в Варшаве еще не начало преследовать церковь, объявлять вне закона оппозиционные партии и проводить коллективизацию в деревне. Однако было понятно что свободных многопартийных выборов Польше не видать и что советская армия достаточно прочно там обосновалась. Пусть меньшинство, но не маленькое меньшинство поляков рассматривало СССР и советскую армию как освободителей. Но многие другие считали советских ничем не лучше немцев, а любую независимость полученную от Москвы – ничего не стоящей бумажкой. Как дали, так и возьмут назад. В стране действовало сильное вооруженное антисоветское подполье. Польский историк Халик Кочанский характеризует ситуацию в стране с 1945 по 1947 двумя словами: «гражданская война». Неудивительно что многие поляки начали отказываться от репатриации. В конце концов «правительство в изгнании» было частью их недавней истории. Кстати, о правительстве в изгнании. На протяжении всей войны такое действовало в Лондоне. И хотя его больше не признавали ни американцы, ни англичане, ни тем более СССР, оно продолжало пользоваться значительным моральным авторитетом в польских лагерях перемещенных лиц. Оно развернуло активную пропаганду против репатриации. Возвращаться в Польшу находящуюся во власти СССР значит легитимировать очередной захват. Лучще остаться в изгнании, искать поддержки у демократических стран и готовиться изгнать захватчиков.
Просоветское правительство в Варшаве боролось с этой пропагандой, материально поощряя репатриацию и демонстрируя типа независимость от Москвы (на самом деле все конечно согласовывалось). Например было основано специальное бюро которое искало рабочие места для согласных ехать на бывшие немецкие территории, доставшиеся Польше по итогам войны. Более того, варшавское правительство начало компанию этнических чисток по выдворению из страны немцев, украинцев, литовцев и беларусов. Москва на это благожелательно взирала и пролетарский интернационализм не мешал. Чтобы продемонстрировать лояльное отношение к крестьянам, новое правительство разделило и раздало земли помещиков, но не стало объединять их в колхозы. Были национализированы крупные заводы, шахты и банки, но мелкие предприятия остались в частных руках, а кооперативам правительство даже помогало.
В отличии от прибалтов, полякам не удалось создать в Германии стабильных поселений. Их без конца тасовали из лагеря в лагерь. Военные и чиновники из УНРРА утверждали что это делалось из логистических соображений, чтобы предотвратить скученность и эпидемии. Сами поляки считали это изощренным издевательством предпринятым с целью подтолкнуть их к репатриации. Польская диаспора в США и Англии тиражировала жалобы перемещенных лиц на дискриминацию и предвзятое отношение оккупационных властей. Те в ответ обвиняли поляков в плохой дисциплине, криминальных наклонностях и повальном пьянстве. Польские лагеря перемещенных лиц было тяжело администрировать потому что там было катастрофически мало образованных людей, белых воротничков. Если в прибалтийских лагерях было диспропорционально много профессоров, врачей, адвокатов, чиновников и деятелей искусств, то в польских лагерях их было очень мало, да и в самой Польше почти не осталось. За пять лет своего хозяйничанья в Польше, немцы практически обезглавили польский народ, в значительной степени истребили интеллигенцию, которую считали опасной, носителем и источником национального и человеческого достоинства народа который они поработили. В польских лагерях перемещенных лиц лишь 6% мужчин и 7% женщин имели высшее образование. Отсутствие образованных людей в некоторой степени компенсировалось присутствием и активной деятельностью духовенства. Ксензды не только крестили-причащали-венчали-отпевали, но и учили детей и взрослых, выпускали журналы, собирали и хранили архивы. И агитировали не возвращаться в страну где у власти безбожники, даже если это Польша.

УКРАИНЦЫ
Среди украинских перемещенных лиц с самого начала наметилось разделение на тех кто до 1939 был гражданами СССР и на тех кто до 1939 был гражданами Польши. Первых англичане и американцы были обязаны репатриировать по условиями соглашения в Ялте. Очень быстро стало ясно, что селить украинцев в один лагерь с поляками – это наживать себе серьезные проблемы. Так же как в еврейских, в украинских лагерях формировалось «государство в пути» (по выражению Давида Бен Гуриона), очерчивались будущие контуры национальной независимости, но как эти контуры будут закрашены – вот тут согласия между людьми не было. В лагерях возникло ядро политических активистов. Почти все они не были военнопленными или угнанными на работу, а уехали с Украины сами, опасаясь советских или польских репрессий. Они были на круг образованнее большинства и одинаково сильно ненавидели что русских, что поляков. На даже эта группа не могла прийти к согласию на тему как должна выглядеть будущая независимая Украина. Должна она управляться по демократической модели или быть похожей на фашистскую Италию и нацистскую Германию? Какая фракция националистов встанет у руля? Сражаться с коммунизмом в одиночку или в конфедерации с другими угнетенными народами? Эти дебаты сопровождались сначала взаимными угрозами, потом насилием, чем дальше тем больше. Осенью 1946 ОУН-Б во главе со Степаном Бандерой заявила что раз они единственные кто сражался и с русскими, и с немцами – то им и во главе стоять. Осенью 1947 с востока приехало несколько тысяч боевиков УПА. Они надеялись что это временно, что они скоро вернутся на Украину с оружием в руках. НКВД удалось внедрить в их ряды своих провокаторов, что стало дополнительно дестабилизрующим фактором в лагерях перемещенных лиц.
Для американцев и англичан это была сплошная головная боль. На них давили из Москвы. Советские представители регулярно выступали с заявлениями что лагеря украинских перемещенных лиц превратились в рассадник антисоветской пропаганды и убежище для нацистских пособников с кровью невинных людей на руках. УНРРА с этим не спорила, прекрасно зная обстановку на местах, прекрасно зная что именно так дела и обстоят.

ЕВРЕИ
Для евреев после отчета Харрисона и визита Эйзенахаэура в Фельдафинг изменилось и всё, и ничего. (Про отчет Харрисона у меня отдельный пост, ссылка в комментарии). Их наконец отделили от нееврейских перемещенных лиц, лагеря управлялись внутренним еврейским самоуправлением и на круг неплохо снабжались. Но они по прежнему оставались в Германии, ни одна страна не желала их принимать, а Палестина оставалась для них закрытой.
Самыми крупными еврейскими лагерями для перемещенных лиц были Берген-Бельзен в английской зоне, а в американской – Фельдафинг и Ландсберг в Баварии, Зельшайм близ Франкфурта и Форенвальд близ Мюнхена. В лагерях были своя администрация, своя полиция, свои суды, синагоги, миквы, клиники, школы, ясли, курсы профобучения, газеты, радиоузлы, театральные коллективы и спортивные команды. Однако подавляющее большинство евреев понимало что это все временно, что будущего в Европе у них нет. Прибалты и украинцы жили надеждой что с помощью армии США будут освобождены от коммунистического ярма. Поляки жили надеждой на Польшу в ее довоенных границах, с восстановленной экономикой и правительством в котором не сидят марионетки Москвы. Евреям репатриироваться была некуда. Вся Европа была для них громадным кладбищем, где каждый камень напоминал им о том что вчерашние соседи их убивали, грабили, мучили, выдавали на верную смерть. Из дневника сотрудницы УНРРА Франчески Уилсон: «Евреи были растеряны. Они были гражданами двух десятков разных стран, но перенесенные преследования заставили их сомневаться что их где бы то ни было примут. Хотя немцы возглавили эту оргию убийств, евреи не доверяли уже никому – да и как они могли доверять тем кто их с энтузиазмом уничтожал либо отвернулся пока уничтожали».
Что в еврейских лагерях бросалось в глаза и от чего у посетителей холод шел по спине – это почти полное отсутствие стариков и детей, нетрудоспособных убили почти всех. Меньше чем через год после освобождения картина поменялась – с востока начали приезжать те кто сумел ускользнуть, те кого прятали немногие праведники, кто сражался в рядах партизан, кто бежал в СССР и провел войну там. Вот тогда-то в лагерях зазвучали детские голоса, появилась надежда, как грибы после дождя начали появляться ясли, школы и детские сады. Появилась надежда, но будущее было сокрыто туманом полной неизвестности.
Осенью 1945 в лагерях перемещенных лиц появились посланцы из Палестины и включились в работу. В конце октября 1945 в Германию приехал Давид Бен Гурион с конкретной задачей: посмотреть как живут евреи в лагерях перемещенных лиц и донести до них мысль что их непременно оттуда вызволят и ждут в Палестине. Вот что писал майор армии США Ирвинг Хеймонт своей жене Джоанне: «Люди в лагере смотрят на него (Бен Гуриона) как на божество. Его визит вызвал такую бурю чувств, которую не вызвал бы даже визит президента Трумэна в наш полк». Надо сказать, что американское командование отнеслось к Бен Гуриону вполне лояльно и вело себя так как будто признало в нем легитимного представителя евреев, уполномоченного говорить от их имени. Во Франкфурте Бен Гурион встретился и имел длинную беседу с начальником штаба Эйзенхауэра генералом Уолтером Беделл-Смитом. Сошлись во мнении что зимовать перемещенным лицам придется в лагерях и Беделл-Смит обещал что армия США сделает все что в ее силах. После более чем двухнедельной поездки по лагерям, Давид Бен Гурион встретился с генералом Эйзенхауэром. Со стороны будущий премьер-министр Израиля и будущий президент США немножко напоминали Пата и Паташона, один маленький и приземистый, другой высокий и худой. Но они сразу поняли что цель у них одна и та же – чтобы перемещенные лица в лагерях не задерживались. Из записей Бен Гуриона: «Генерал Эйзенхауэр спросил меня когда люди смогут уехать в Палестину». Из записей кого-то из помощников Бен-Гуриона: «Бен Гурион был впечатлен гуманизмом Эйзенхауэра и уровнем его понимания наших специфических проблем».