12 июня 1890 года в Лондоне шел дождь, но это не помешало десяткам тысяч людей толпиться на мокрой брусчатке улиц прилегающих к Вестминстерскому аббатству. Люди вытягивали шеи чтобы увидеть как сильные мира сего вылезают из экипажей и входят в собор, проходя между двумя рядами «бобби». Тут были бывший премьер-министр Гладстон, спикер Палаты Общин, лорд-канцлер, герцоги и принцы в ассортименте, дамы в бриллиантах и генералы в медалях. Собор был битком набит сливками тогдашнего британского общества.

Наконец подъехал и экипаж и оттуда вылез человек которого все ждали. Он был явно нездоров на вид и при ходьбе опирался на палку. Это был Генри Мортон Стэнли. Он готовился сделать то что пугало его больше всех опасностей африканских экспедиций. Он приехал жениться.

Невеста – та самая Дороти Теннант, эксцентричная художница и светская львица, которая Стэнли раньше отвергла. Но пока он прорубался сквозь джунгли Итури в поисках Эмина Паши, Дороти передумала и стала писать Стэнли страстные письма. Вскоре была объявлена их помолвка. Газеты подхватили, цены на картины Дороти взлетели до небес, отовсюду приходили поздравительные телеграммы. Королева Виктория подарила Дороти медальон с бриллиантами, а Томас Эдисон прислал в подарок один из первых фонографов. Король Леопольд послал из Брюсселя своего представителя, графа д’Аахе, быть шафером.

В день свадьбы Стэнли мучился от приступа гастрита. До алтаря он дошел на своих ногах, но там его пришлось посадить в кресло – не мог стоять. После церемонии его пришлось подсаживать в экипаж. На праздничном обеде он не вышел к гостям – лежал в затемненной комнате и мучился от боли. Из дневников и писем Стэнли и его жены ясно что Стэнли секса отчаянно боялся, а Дороти было не сильно надо. Ей от этого брака нужен был статус замужней дамы и интересная жизнь жены всемирно известного исследователя. Сам Стэнли с его неврозами и комплексами ей нужен не был.

Период экспедиций для Стэнли закончился. Он наконец исполнил свою мечту – выбился в высшие классы и теперь из кожи вон лез чтобы показать насколько он воспринял их взгляд на мир. В интервью, речах и статьях он только и делал что на все корки проклинал лень, социализм, отсутствие морали, профсоюзы, ирландский национализм, восьмичасовой рабочий день, суфражисток и прислугу в американских отелях. Он получил рыцарское достоинство и был избран в парламент. Во все поездки Стэнли брал своего молодого камердинера, а Дороти – свою матушку. По Америке и Канаде эта странная четверка ездила в личном роскошно оборудованном вагоне с монограммой Henry M. Stanley.

* * *

Через два года после того как Стэнли с трудом дошел до алтаря в Вестминстерском аббатстве, другой исследователь продолжил его дело, но при этом как-то умудрился не убивать туземцев, а изучать их культуру и образ жизни. Долгое время Вильям Шепард оставался незаслуженно забытым потому что не соответствовал традиционному образу белого исследователя Африки. Для начала, он не был белым.

Парадоксальном образом исследовательская деятельность афроамериканца Шепарда стала возможной стала возможной благодаря усилиям кондового расиста Джона Тайлер-Моргана, сенатора из Алабамы. Это он пролоббировал признание США за Леопольдом Свободного Государства Конго, в надежде что афроамериканцы туда массово эмигрируют. Морган и его единомышленники считали что начать это афроамериканскую версию возвращения на родину предков лучше всего с миссионеров, а там и простой народ потянется. В 1865, когда белые южане окончательно расстались с надеждой удержать чернокожих в рабстве, Совет Пресветрианских Церквей Юга (дальше для краткости СПЦЮ) принял резолюцию начать набирать «миссионеров из представителей африканской расы чтобы они могли нести свет Евангелия на родину своих предков».

Претворить эти планы в жизнь удалось не сразу. СПЦЮ откололся от общеамериканской пресветрианской церкви именно из за своей поддержки рабства, набирать миссионеров им было не из кого потому что чернокожих прихожан и священников в этой церкви было ничтожно мало (да что вы говорите, с чего бы это). Но планы расистов по переселению афроамериканцев в Африку совпадали с устремлениями некоторых афроамериканцев. Хотя среди них было мало охотников репатриироваться на совсем, охотников поехать поработать было больше. Одним из таких желающих стал преподобный Вильям Шепард. Возможно им двигали те же резоны что Джорджем Вашингтоном Вильямсом – уехать куда-то где ему не будут ежедневно напоминать что он человек второго сорта.

Шепард родился в 1865, на исходе Гражданской войны. Его родители кочевали следуя за армией конфедератов – отец был парикмахером, мать прачкой. В обозах армии конфедератов было полно цветных, как рабов, так и свободных – поваров, маркитанток, грумов, чернорабочих. После войны семья осела в Вирджинии. Маленький Вильям пошел в школу, но нравы и законы тогда были такие что для негритянских детей школа выше начальной считалась недопустимой блажью и общественной опасностью. Все дети старше десяти лет были обязаны где-то работать. Вильям устроился грумом, ухаживать за лошадьми местного врача. Приходил в конюшню затемно, делал все что положено, потом бежал в школу, из школы опять в конюшню. Хозяину лошадей понравился добросовестный любознательный мальчишка изо всех сил тянущийся к знаниям. Он начал давать Вильяму книги из своей библиотеки, обучал сверх школьной программы, потом писал рекомендательные письма. Когда Вильям вырос и стал пастором, они продолжали переписываться и переписывались много лет.

После окончания образования Вильям Шепард принял приход в Атланте. Уже тогда он прослыл человеком безбашенным и бесстрашным – то утопающего спасет, то женщину из горящего дома вытащит. Начиная с конца 1880-ых он начал писать СПЦЮ бесконечные письма с просьбами отправить его миссионером в Африку. Два года церковное начальство водило Шепарда за нос. По их уставу они не могли отправить его в Африку без белого коллеги, который был бы его начальником. С помощью сенатора Моргана такой человек нашелся – преподобный Самуэль Лапсли, на год младше Шепарда, сын бывшего делового компаньона сенатора. Хотя один был потомком рабовладельцев, а второй потомком рабов, два молодых священника быстро сдружились и отправились вместе в Конго. На пути туда Лапсли был представлен президенту США Бенджамину Харрисону и королю Леопольду. Чернокожего Шепарда на эти встречи даже не позвали.

Итак, Шепард и Лапсли отправились вверх по реке Касаи. Письма которые Лапсли писал домой в этот период исполнены восхищения Шепардом – в США тех лет белый не мог бы так восхищаться чернокожим не натолкнувшись на всеобщее неодобрение. Лапсли пишет что местные называли Шепарда «манделе ндом», то есть «черный белый человек»; пишет о том что Шепард никогда не терял присутствия духа, перед лицом любо опасности был спокоен и собран, убил бегемота, а потом убил крокодила, который решил что бегемот это его, крокодила, законная добыча. СПЦЮ рассчитывала что афроамериканец Шепард будет в этом тандеме подчиненным и младшим (а как иначе), но при чтении писем Лапсли вспоминается модная в те времена театральная пьеса «Восхитительный Криштон». В этой пьесе рассказывается на яхта полная английских аристократов потерпела крушение на необитаемом острове и всех спасает дворецкий потому что он единственный кто обладает здравым смыслом, полезными знаниями и навыками.

Вильям Шепард был первым афроамериканским миссионером в Конго. Из его книги, статей и писем можно понять что он фундаментально отличался от американцев и европейцев посетивших Конго до него. Конечно он христианский миссионер и остался таковым все двадцать лет что проработал в Конго. В его писаниях можно встретить выражения типа «ужасающая тьма язычества» и «голые дикари поклоняются идолам, а в головах у них сплошные суеверия». Но гораздо чаще встречаются строки демонстрирующие привязанность к этой земле и к этим людям, ощущения что он, Вильям Шепард, вернулся из изгнания домой, на родину своих предков.

В начале 1892 Самуэль Лапсли выехал в столицу колонии Бому по административным делам и Шепард на несколько месяцов остался в миссии один. Когда он вышел встречать обратный пароход, предвкушая встречу с другом и соратником, Шепард был просто убит — вместо Лапсли ему привезли письмо что Лапсли скончался в Боме от скоротечной лихорадки.

Оплакав Лапсли, Шепард зажил в миссии один и не жизнь не жаловался. Выучил местный язык, научился охотиться. Завел попугаев и обезьянку, которую назвал Типо Тип, в често известного работорговца. Видимо у него был дар располагать к себе людей, вникать в их проблемы и решать их. Африканцы шли к нему с любой бедой и нуждой, шли учиться. На фотографиях большинство миссионеров смотрят серьезно, а Шепард почти всегда улыбается и радуется, причем больше всего он радовался когда африканцам удавалось что-то чему он их научил. Он сошелся с местной женщиной и она родила ему сына. Шепард признал его своим, воспитывал и когда тот подрос, научил работать на типографском станке.

Место, где обосновался Шепард, граничило с землями народа бакуба. Они были искусными ремесленниками, изготовляли маски, скульптуры, инструменты покрытые прихотливой резьбой. Шепард собрал целую коллекцию этого всего, первую в своем роде (после его смерти коллекция досталась виргинскому колледжу который он окончил). Шепард делал объемные этнографические исследования, записывал мифологию и ритуалы. У него даже была теория что бакуба это предки древних египтян. Бакуба жили в глубине материка и поэтому работороговля не нанесла им такого вреда как прибрежным племенам и государствам. Руководство решило что изоляция это хорошо и пусть дальше будет так. Европейцев бакуба на свою территорию не пускали, а подарки которые бельгийские коммерсанты посылали их королю – отсылали прочь. Шепарду же удалось добраться до столицы королевства. Там правил король Кот Абвеки Второй. Шепард с маленькой группой местных жителей добрались до столицы тайно, по следам торгового каравана со слоновой костью. Король разгневался и уже хотел всех казнить, но кто-то доложил ему что предводитель нежеланных гостей имеет черную кожу и говорит на языке бакуба. Тогда жрецы при дворе короля решили что Вильям Шепард – это предыдущий король Бопе Мекабе, явившийся к потомкам из мира мертвых. Никакие рассказы Шепарда об Иисусе Христе их не впечатлили. Бопе Мекабе – и никаких сусликов.

Шепард прожил при дворе короля Кот Абвеки Второго около четырех месяцев и оставил подробные записи. Эти записи потом вошли в книгу «Пионеры пресветерианства в Конго», причем большую часть книги занимают как раз описания далеко не пресветериан бакуба.

Вскоре после своего визита в столицу бакуба, Шепард поехал домой на побывку. Везде читал лекции. Его приняли в Королевское Географическое Общество в Лондоне и назвали в его честь нанесенное им на карту озеро. В Вашингтоне его наконец пустили к президенту (Гроверу Кливленду) и Шепард преподнес ему уникальный коврик из бамбуковых волокон. (Теодор Рузвельт получит от него курительную трубку и чехол к ней из пальмовых листьев). В эту поездку Шепард женился на учительнице церковно-приходской школы и регенте церковного хора Люси Гант.

Несмотря на свои дружеские чувства к Шепарду, бакуба христианством не заинтересовались. Его успехи именно на миссионерском поприще были весьма скромны. Но его не трогали, не переводили в другое место – слишком известная была фигура.

Весь регион Касаи ждала печальная судьба – перейти под власть Свободного Государства Конго. Через восемь лет после исторического визита Шепарда, солдаты Force Publique дошли до столицы бакуба и разграбили ее.

* * *

За несколько лет до того как Вильям Шепард отправился в Африку, в один прекрасный день белфастский ветеринар Джон Данлоп возился с велосипедом своего маленького сына. Данлоп пытался решить проблему – как сделать езду на велосипеде мягкой, не имея рессор? Туда, сюда, и скоро Данлоп запатентовал пневматическую резиновую шину. В 1890 его компания начила массовое производство таких шин, пока что для велосипедов.

Европейцы знали о резине еще со времен Колумба. В конце 1700-ых годов английский ученых назвал эту субстанцию rubber, от глагола to rub, потому что пользовался кусочком резины как ластиком и стирал помарки. (В русский слово «резина» пришло из латыни. Там оно значит «смола».) Шотландец Чарльз Макинтош навсегда вписал в историю свою фамилию когда поставил на поток навык издавна известный южноамериканским индейцам – размазывать смолу по ткани чтобы ткань стала непромокаемой. Через шестнадцать лет американский изобретатель Чарльз Гудйер случайно пролил серу в расплавленную смолу. Он увидел что полученная смесь не становилась хрупкой и ломкой при застывании или липкой и вонючей при нагревании – а значит из резины можно делать объемные вещи, вроди галош и купальных шапочек. Но лишь в середине 1890-ых, начался настоящий резиновый бум. Стремительно разививающаяся промышленность требовала не только шин, но и шлангов, прокладок, уплотнительных колец. Нужно было как-то изолировать телефонные, телеграфные и электрические провода стремительно опутывающие земной шар. Цена резины стремительно росла. Но нигде резиновый бум так не перекроил жизнь людей как в тропических джунглях занимавших половину площади конголезских владений короля Леопольда. (Кому интересно, в комментариях ссылка на пост о том как в первый раз европейцы увидели резину при дворе Фердинанда и Изабеллы, как придворный хронист из себя выпрыгивал чтобы описать на испанском языке понятие «эластичность», про Чарльзя Гудйера и его «резиновый дом» и т.д.)

Для Леопольда резиновый бум стал подарком небес. Он был в огромных долгах, но теперь увидел что инвестиции в Конго вернутся к нему сторицей. Мир не потерял еще аппетита к слоновой кости, но уже в 1890-ых годах резина оставила слоновую кость далеко позади в качестве основного источника доходов от колонии. Король был очень занят. Он без конца расспрашивал людей вернувшихся из Конго, читал отчеты и телеграммы, делал в них пометки. Его письма этого периода изобилуют цифрами – цены на сырье на мировых рынках, проценты годовых, количество винтовок отправленных в Конго, количество тонн резины отправленных в Европу и точные размеры триумфальной арки котороую он поставит в Брюсселе со своих «резиновых» доходов. Как будто глава корпорации углядел новый выгодный продукт и торопится пока конкуренты не набежали.

Конкуренты, которые так беспокоили короля, добывали резину не из лианы, а из дерева. Однако южноамериканская гевея дерево капризное, требует тщательного ухода, да и приносить смолу начинает довольно поздно. Король требовали чтобы из Конго гнали как можно больше резины добываемой из лиан прежде чем деревья на каучуконосных плантациях в Южной Америке и Азии созреют и цена на резину упадет. Так и произошло, но только через двадцать лет.

Чтобы понять насколько выгодным было это производство, посмотрим на цифры в записях компании ABIR, одной из концессий которая делилась доходами с королем. В 1897 году ABIR тратила 1 франк 35 сантимов чтобы собрать в Конго кило резины и довести его до Антверпена – а там продавала по цене 10 франков за килограмм. В 1898 году акции ABIR стоили в тридцать раз больше чем в 1892. Между 1890 и 1904 годами общие доходы Свободного Государства Конго от экспорта резины выросли в 96 раз. Доходы текли рекой потому что это производство вообще не требовало инвестиций – ничего не надо ни сажать, ни удобрять, все уже выросло. Единственное что требовалось – это человеческий труд.

А где взять этот труд? Вот с этим возникла проблема. Тут нельзя было просто сковать людей одной цепью и поставить надсмотрщика с чикотте. Чтобы собирать смолу с лиан, сборщики должны были рассыпаться по джунглям и лазить по деревьям. Резина – это загустившаяся смола. По французски она называется «каучук», а само слово происходит от выражения южноамериканских индейцев, которое можно перевести как «дерево которое плачет». В Конго «плакала» лиана под названием Landolphia owariensis. Толщиной до полуметра у основания, эта лиана достигала невероятных размеров в высоту и активно распространялась на соседние деревья. Чтобы «подоить» лиану, нужно было сделать надрез в коре и подставить под него какой-нибудь небольшой сосуд. Это было официальный способ. Существовал другой, запрещенный, но широко практикуемый – сделать глубокий надрез, до самой сердцевины. Таким образом можно было надоить больше смолы, но лиана погибала. Часто за смолой приходилось лазить на самую верхушку. Работа была опасная и очень болезненная. Чтобы смола высохла сборщики размазывали ее по единственной доступной поверхности – собственному телу, а потом отдирали кусками. Из дневника офицера Force Publique Луиса Шатлена, 1892: «Туземец сам по своей воле никогда не пойдет собирать резину. Значит надо заставить»

Как заставить? Из отчета британского вице-консула за 1899 год: «Вот что мне рассказали вверх по Убанги (реке). Этот офицер подплывал со своими людьми к деревне на каноэ. Жители тут же разбегались. Солдаты рассыпались по домам и забирали все что плохо лежало – кур, зерно и хватали женщин. Женщин держали в заложниках пока мужчины не приносили столько-то килограммов резины. Когда резину приносили, женщин продавали обратно их владельцам и тот же процесс повторялся в следующей деревне.»

Иногда в заложники брали женщин, иногда детей, иногда важных персон типа вождей и шаманов. Каждая фактория быстренько построила себе тюрьму для содержания заложников. Отказался приносить резину – погибнет твоя жена. Из дневника офицера Force Publique Жоржа Брикусса, 1895 год: «От женщин взятых в последнем рейде у меня ничего кроме головной боли. Солдаты как с цепи сорвались. Всем срочно надо. Они снимают оковы с самых хорошеньких и тут же их насилуют».

Леопольд конечно никогда не заявлял что захват заложников это его официальная политика. Официальный Брюссель всегда энергично отрицал подобные обвинения. Но в колонии, вдали от журналистов и дипломатов, все знали что почем. Инструкции как брать заложников были включены даже в полуофициальную книгу инструкций «Руководство для путешественников и жителей Конго», которая раздавалась всем начальникам станций и торговым агентам. Там содержались интструкции на самые разные темы от того как какую дисциплину применять к туземным слугам до как палить из пушек по случаю тезоименитства короля. В истории очень немного столь детальных и подробных руководств как установить и насаждать режим террора. Недаром в редакционный комитет входил и над текстом активно работал Леон Ром – тот самый который украшал свои клумбы отрезанными головами.

* * *

Во многом система принудительного труда в Конго походила на подобные системы в других «империях зла». Так в ГУЛАГе с каждого зека причиталось столько-то кубометров леса или столько-то тонн руды. В Конго квота была на килограммы резины. 3-4 кило в день для взрослого мужчины означало что они должны только работать и спать. В бассейне реки Монгала что выполнить свою квоту сборщики практически жили в лесу, проводя там 24 дня каждый месяц. Там же и спали в наспех сколоченных клетках чтобы защититься от ночных нападений леопардов – но клетки не всегда помогали.

Вся система держалась на штыках Force Publique. Чтобы навестить родственников или друзей в другой деревне требовалось разрешение властей. Кое-где людям вешали на шею металлические жетоны с номерами и по этим номерам отслеживали выполнил человек свою квоту или нет. Вдоль рек шли колонны изможденных людей с корзинами на головах. Людские ручейки стекались к домам агентов-европейцев, которые сидели на верандах, принимая товар. На одном сборном пункте один миссионер насчитал четыреста человек с корзинами. После того как резину принимали на сборном пункте ее прессовали в кирпичи размером с небольшой чемодан и она начинала свой долгий путь в Европу.

За свой труд сборщики получали отрез материи, бусы, мешочек соли или нож. Это почти ничего не стоило, а нож еще был сборщику необходим для работы. Иногда с вождями расплачивались живыми людьми. В 1901 году, во время судебного разбирательства между двумя белыми агентами, в качестве свидетеля был вызван конголезец по имени Лиамба, староста деревни Малинда. Вот выдержка из допроса Лиамбы:

— Месье Уатто отдавал тебе живых людей?

— Да, он отдал мне шесть женщин и двух мужчин.

— За что?

— В качестве платы за резину, которую я принес на сборный пункт. Он сказал что я могу их убить, могу съесть, могу использовать как рабов – на мое усмотрение.

Джунгли по берегам реки Касаи был богаты той самой лианой и скоро Шепард, как и другие американские миссионеры, оказался затянутым в настоящий водоворот. Жители бассейна Касаи не желали подчиняться режиму Леопольда и восстали. Скоро миссия Шепарда стала настоящим лагерем беженцев.

В 1899 он отправился вглубь джунглей чтобы узнать что происходит. Из его описания мы знаем следущее. Несколько дней он не обнаружил ничего кроме сожженных деревень, залитой кровью земли, мертвых тел кучами и ужасного запаха который неизменно все это сопровождал. В лагере лояльных Свободному Государству Конго солдат он нашел огромный, медленно тлеющий костер, над которым, насаженные на палки, коптились несколько десятков отрезанных человеческих рук. Сержант рассказал Шепарду: «Мы отрезаем у трупов правые руки чтобы доказать что мы убили столько-то человек». В жарком и влажном климате чтобы сохранить отрезанные руки и показать их кому надо, их нужно было сначала подкоптить. Когда белые офицеры выдавали черным солдатам патроны, они требовали доказательств что патроны были потрачены на убийства непокорных, а не на охоту. Еще больше боялись что черные солдаты накопят достаточное количество патронов и восстанут. На каждую потраченную пулю надо было принести отрезанную руку. Если счет не сходился (рук был меньше чем потраченных пуль), руки отрезали живым.

Шепард был не первым и не последним иностранцем, который завсидетельствовал эту варварскую практику. Однако его несомненная заслуга в том что читающая публика в США и Европе стала ассоциировать Конго и режим Леопольда с отрезанными руками. Через шесть лет бельгийский социалист Эмиль Вандервельд публично, в парламенте, назвал строительные проекты Леопольда «монументальными арками, которые потомки назовут Арками Отрезанных Рук». Когда Вильям Шепард угодит за свои свидетельства на скамью подсудимых, адвокат Вандервельд будет его защищать. Но мы забегаем вперед.

1) Вильям Шепард

2) Добыча резины из лианы