Столицу для своей новой колонии Леопольд основал в городке Бома, том самом где в 1877 закончил свое путешествие через весь континент Генри Мортон Стэнли. В начале девяностых в Боме уже была узкоколейка, по которой ездил паровоз с парой вагончиков – от доков и складов на реке до овеваемого ветерком плато и обратно. На плато были построены здания правительственных учреждений и жилища европейцев которые там работали. В Боме была больница (только для европейцев), почта, католический храм и двухэтажная гостиница. Три раза в день чиновники ездили на поезде с плато в гостиницу на берегу реки чтобы пообедать в единственном в городе ресторане. Узоколейка проходила через банановую плантацию. Единственным европейцем который питался по индивидуальному расписанию был губернатор. Он завтракал, обедал и ужинал в своем доме. По местным меркам это было настоящий дворец – с куполом, французскими окнами и многочисленными тенистыми верандами. Каждый год день рождения короля отмечался военным парадом и выступлением церковного хора куда набирали чернокожих детей.

Несмотря на свое впечатляющее жилище, охраняемое чернокожими солдатами в синих формах и красных фесках, губернатор Конго имел куда меньше власти чем английский, французский или немецкий колониальный губернатор. В большей степени чем любая другая колония Конго администрировалась напрямую из Европы. Реальный центр власти Свободного Государства Конго находился не в Боме, а в Брюсселе. Всех администраторов высшего и среднего уровней король назначал сам. Руководил этой сетью мини-кабинет из трех или четырех человек, подотчетный королю же.

Это единоличное управление огромной территорией резко контрастировало с тем с чем Леопольду приходилось мириться дома. Однажы у себя в кабинете Леопольд совещался со своими министрами. Его племянник и наследник принц Альберт открыл окно и сквозняк сдул какие-то бумаги со стола. «Не помогайте ему, пусть сам поднимет» — сухо заметил министрам Леопольд – «Конституционный монарх должен уметь кланяться». В Конго кланяться не приходилось – власть Леопольда была абсолютной.

На самом низком уровне политику короля в колонии осуществляли начальники районов и речных станций. Некоторые жили в такой глуши, что не видели парохода месяцами. Чем дальше вглубь, тем дальше реальность отставала от того что на бумаге, но по крайней мере на бумаге даже низшему звену колониальной администрации полагалась бутылка красного вина в день, а так же английский мармелад, датское масло и консервированный фуагра.

Сначала колониальные чиновники были исключительно холостыми мужчинами и, как водится, стали брать себе туземных любовниц. К началу двадцатого века некоторые начали привозить с собой жен из Европы или выписывать их через брачные агентства работавшие по приниципу «невеста по почте».

Фотографии этих людей 1890-ых годов выглядят примерно одинково. Судя по длинным теням, они делались на закате. Белые люди на этих фотографиях исключительно в белых костюмах и белых же шлемах, по форме напоминающих шлемы лондонских бобби. Они сидят в плетеных стульях, на фоне палатки или домика с камышовой крышей. У ног непременно лежит собака. За ними стоят чернокожие слуги, непрменно с каким-то объектом указывающим на их статус: подносом или перекинутым через руку полотенцем. На столе стоят бокалы для вина или чашки для чая, символы цивилизации и комфорта.

* * *

В 1885, в день объявления Свободного Государства Конго, был издан декрет о том что вся «неиспользуемая земля» принадлежит государству. Что такое «неиспользуемая земля» нигде не объяснялось. По всему миру регулярно бывает что земля выглядит неиспользуемой когда ей дают отдохнуть чтобы лучше рожала – особенно в тропиках, где продолжительные дожди вымывают из почвы полезные минералы. (У евреев так вообще раз в семь лет). На практике Леопольду было все равно живут люди на земле или нет. Так и так ему принадлежали все ее плоды, будь то бивни слонов или овощи чтобы кормить его солдат.

Но капитала ему не хватало и он начал давать огромные куски конголезской территории в концессию разным компаниям, но при этом сохранял для себя больше половины акций. Таким образом Леопольд встал во главе синдиката венчурного капитала. Но в отличии от главы синдиката, он не только вкладывал средства, но и проводил свою политику через целую армию чиновников, офицеров и солдат. Используя государственный репрессивный аппарат, он безжалостно выдавливал из Конго те компании где у него не было контрольного пакета акций.

Начиная с 1890-ых агенты Леопольда и их местные подручные начали ходить в походы за слоновой костью. Убивали слонов, покупали бивни у охотников за гроши или просто забирали. Запретили продавать слоновую кость кому-либо кроме агентов Леопольда, ослушников убивали. Был установлен тариф по скользящей шкале. За слоновую кость купленную в Африке по восемь франков за килограмм агент фирмы получал 6% от куда более высокой цены по которой слоновая кость продавалась в Европе. Однако если слоновая кость обошлась компании по четыре франка за килограмм, то агент получал уже 10% от проданного в Европе. То есть у европейских агентов появился мотив принуждать местных жителей продавать им слоновую кость за бесценок.

Ни один из этих франков не попал в руки чернокожих охотников за слонами. Они получали ткани, бусы или некоторое количество латунных палочек, которые заменяли в Свободном Государстве Конго деньги. Африканцам запрещалось покупать и продавать за бельгийские франки. Деньги в свободном хождении могли подорвать эту командную экономику.

Наряду со слоновой костью главной добычей был человеческий труд. Европейцам постоянно нужны были носильщики и много. Любой кто отходил от реки в буш – добывать слоновую кость, строить новый форт, подавлять восстание – брал с собой длинные колонны носильщиков несущих всё – от пулеметных лент до красного вина и фуагра. Семи-восьмилеткам поручали нести по десять килограмм. Особенно носильщики были нужны там где река преграждалась порогами и водопадами. Чтобы доставить пароход в разобранном виде туда где его можно было собрать и пустить в ход, требовался караван из трех тысяч носильщиков. Смертность среди носильщиков была высокой. В 1891 Поль Лемаринель взял с собой триста носильщиков и отправился на 600 километров от реки строить новый форт. Ни один носильщик не вернулся назад.

* * *

Станислав Лефранк всю жизнь был добрым католиком и убежденным монархистом. Юрист по образованию, он отправился в Конго работать судьей. В одно воскресное утро в Леопольдвилле его разбудили крики и плач нескольких десятков детей. Выяснилось что-кто из детей рассмеялся в присутствии белого. Тот оскорбился, по его приказу собрали наугад пятьдесят чернокожих мальчишек и выпороли – по 25 ударов каждому и обещали вторую порцию на следующее утро. Вторую часть экзекуции Лефранк сумел отменить и другие колонисты высказали ему свое фи за то что он подрывает дисциплину среди туземцев.

Пороли в Конго особым инструментом, который наряду с винтовкой и пароходом стал символом бельгийского «нового порядка». Называлось это чикотте – многохвостая плеть из высушенной на солнце и нарезанной на полосы кожи гиппопотама. По тяжестью своего веса каждая полоса завивалась штопором, а края у них были острые как бритва. Пороли обычно по попе, после 25 ударов взрослые часто теряли сознание, после ста – умирали.

Лефранк увидит еще много наказаний чикотте, но его описание на страницах европейских газет никого не впечатлили. Другие белые в Конго смотели на него как на непрактичного чудика и опасного либерала. Кроме него почти никто из белых работавших на короля в Конго не выражал никакого ужаса по поводу этих издевательств. Спустя полвека Примо Леви напишет о своем пребывании в Аушвице: «Чудовища в человеческом обличье существуют. Но их слишком мало чтобы они были опасны. Винтики в системе способные уверовать и действовать не задавая вопросов – вот кто опасен. Они опасны потому что их много». Солдаты, офицеры, капитаны пароходов, чиновники и сотрудники концессий были именно такими винтиками. Очень часто они прибегали к так называемой символической дистанции. Из показаний эсэсовского врача Иоганна Пауля Кремера, которому для экспериментов непременно были нужны свежие человеческие ткани в которых еще не началось трупное окоченение.

Пациента клали на стол пока он был еще жив. Я подходил к столу и задавал вопросы которые должны были помочь мне в моих исследованиях. Когда я получал всю информацию, подходил медбрат и умерщвлял пациента уколом в область сердца. Я сам этих уколов не делал.

«Я сам этих уколов не делал». Среди белых колонистов в Конго были конечно экземпляры которые сами с удовольствием использовали чикотте по его страшному назначению, но большинство предпочитало сделать символическую дистанцию между собой и этим инструментом. Рауль де Преморель, сотрудник компании в долине реки Касаи: «Сначала я администрировал наказания сам. Но потом я счел за лучшее поручать это другим лицам. Лучший способ – это поручить капите (африканскому бригадиру) наказание людей в его бригаде». Большая часть ударов чикотте наносилось африканцам африканскими же руками. Это создало привилегированный класс среди завоеванных, наподобие капо в нацистских лагерях или «придурков» в ГУЛАГе.

(Дальше про основание набираемой из местных жителей армии Force Publique, которая действовала как противоповстанческие силы, оккупационные войска и частное охранное предприятие одновременно. Про восстания конголезцев, как они подавлялись и про то как Леопольд назначил губернатором восточной части Конго де факто правителя, известного работорговца и торговца слоновой костью Хамеда бин Мухамменда аль Муджерби, по прозвищу Типо Тип. У Жюля Верна в «Пятнадцатилетнем капитане» Типо Тип назван «чистокровным арабом», то это не так. Арабкой у него была только мать, а отец и дед были африканцами, афромусульманами. Дела с Типо Типом, самым жестоким и эффективным работорговцем в Африке, изрядно подмочили репутацию короля как аболициониста и правозащитника).

* * *

Даже детям не было спасения от «нового порядка» а ля король Леопольд. 27 апреля 1890 года он писал: «Я считаю надо основать три детские колонии… Цель этих колоний поставлять нам солдат. Мы должны построить три огромных казарменных комплекса – в Леопольдвилле, в Боме и ближе к экватору. Каждый должен вмещать полторы тысячи детей и персонала.» Шесть недель спустя губернатор разослал по провинциям приказ: «Собрать как можно больше детей мужского пола».

Основанием детских колоний так же занималась католическая церковь. В отличии от протестантов, которые не были бельгийцами и были ничего Леопольду не должны, католики были в основном бельгийцами, лояльными Леопольду и его режиму. Король выделал католическим миссиям большие деньги и считал что это дает ему право решать куда конкретный священник поедет, хотя обычно эти вопросы решает церковная, а не светская власть.

Детей набираемых в эти колонии в бельгийских документах называли «сиротами», хотя в этой части Африки было принято растить всех детей всей деревней или всем кланом и европейской концепции сиротства не существовало. Там где у таких детей действительно погибли отец с матерью, как правило, это было потому что по деревне прошлись солдаты Force Publique. Чикотте, палка и цепь были стандартными методами воспитания в этих колониях. Случались восстания и массовые побеги. Большая часть выпускников мужского пола становились солдатами, именно как Леопольд приказал. Это были единственные государственные школы в Конго. Смертность среди воспитанников была очень высокой. Тысячи детей умерли по дороге в колонии, даже не дойдя до них. В 1892 из 108 мальчиков отправленных в колонию в Бома, до цели дошло лишь 62, из которых еще восемь умерло в первые недели пребывания на месте. Вот что писала губернатору мать-настоятельница католической колонии для девочек в 1895: «Некоторые девочки уже достались нам тяжело больными. Сестры ничем не могли им помочь, но все девочки получили величайшее счастье святого крещения. Теперь умершие маленькие ангелы на небе и молятся за нашего великого короля» (Дайте мне кто-нибудь тазик so I could vomit).

* * *

Несмотря на молитвы, у великого короля было три телеги неприятностей. Все его надежды на то что его дочь Стефания станет императрицей Австро-Венгрии пошли прахом. Ее муж кронпринц Рудольф оказался алкоголиком и морфинистом. В 1889 его нашли мертвым в охотничьем домике, а рядом – бездыханное тело его юной любовницы Мэри Вечера. Покончил ли Рудольф с собой или ему помогли политические противники, было ясно что императрицей Стефании не бывать. Леопольд сорвался в Вену, куда бельгийское правительство прислало ему соболезнования. Ответ гласил: «Мы благодарим вас за ваши добрые слова относительно несчастья которое обрушилось на нас. Мы рассчитываем на вашу симпатию в час тяжелых испытаний, которые Господу было угодно послать нам. Окажите содействие месье Ван Нессу (финансовому директору компании) разместитить акции на рынке. Этим вы нас несказанно обрадуете.»

Стефания потом вышла замуж за венгерского графа, которы был для Леопольда недостаточно знатен. Король называл зятя не иначе как «этот пастух» и больше с дочерью не разговаривал.

Не меньше головной боли доставляла королю и его безумная сестра Карлота, которая продолжала считать своего мужа живым, а себя мексиканской императрицей. Рассказы об ее экстравагантных выходках стали регулярной темой на страницах желтой прессы. Однако эти неприятности не могли отвлечь короля от главного дела его жизни. И что особенно грело ему душу, это то, что после долгого периода апатии, соотечественники начали разделять его интересы и колониальные идеи стали потихоньку проникать в массы.

(Дальше приводится отрывок из детской книжки про отважного бельгийского лейтенанта, который сложил голову за короля и прогресс в неравном бою с дикарями понятно какого цвета).

В Европе царило то что потом назовут la belle époque, прекрасной эпохой. С 1872 года никто ни с кем не воевал. А если у молодого человека чесалось, если ему хотелось адреналинчику, особенно в битве с плохо вооруженным противнком – пожалуйте в колонии, и в частности в Конго. Для белого мужчины Конго предоставляло огромные возможности разбогатеть и почувствовать на вкус власть. Как глава района, такой человек мог управлять территорией величиной с всю Бельгию или всю Голландию. Он мог собирать какие хотел налоги, какими хотел способами и применять какие хотел наказания. Если он уж совсем зарвался, его могли пожурить. Начальник станции в Маньянге на порогах в 1890 году забил до смерти двух своих слуг и был приговорен к штрафу в 500 франков. Требовалось только одно – чтобы слоновая кость шла в Бельгию непрерывным потоком. Чем больше слоновой кости ты посылал в Бельгию, тем больше получал денег. Из письма молодого офицера родным в Бельгию, 1894 год: «Vive le Congo, такого нет нигде больше. Тут свобода, независимость и жизнь с широкими горизонтами. Здесь ты свободен и не раб общества. Можно проявить себе как солдат, как дипломат, как коммерсант. Почему бы и нет?». Для таких людей, равно как и для вышедшего из самых низов Стэнли, Конго предлагало стремительный прыжок в статусе. Тот кому в Европе светила жизнь клерка или мелкого лавочника, в Конго мог стать военоначальником, коммерсантом, охотиться ради кайфа на слонов и иметь гарем.

Взять к примеру Леона Рома. Он родился в провинциальном городке Монс, в 16 лет пошел в армию, но для офицерского чина ему не хватало образования. Работал бухгалтером и 1886, в возрасте 25 лет завербовался в Конго. Тогда на всей территории было не более нескольких сот белых и его взлет был стремительным. Скоро Ром стал главой района Матади и в этом качесте проводил первую гражданскую церемонию заключения брака в Конго (между двумя белыми). Потом работал судьей. Кадров в колонии было так мало, что не было четкого разгнаничения между гражданскими и военными и следующей работой Рома стало обучение солдат Force Publique. И платили ему хорошо. Получив чин капитана, он зарабатывал в полтора раза больше того что зарабтывал в метрополии полковник.

Леон Ром был не лишен научных наклонностей. Каждый раз когда он возвращался в Европу, он привозил африканских бабочек и был избран членом Энтомологического Общества Бельгии. У него была шпага офицера и фуражка с золотой звездой. Ничего этого у него был не было если бы он остался в Бельгии и жил жизнью провинциального бухгатера.

В Конго можно было не только добыть славу и богатства, но и сбросить оковы европейской буржуазной морали. «Там, к востоку от Суэца, злу с добром — цена одна. Десять заповедей — сказки, и кто жаждет — пьет до дна…» — писал Редьярд Киплинг (перевод не мой). В Конго десять заповедей были в большей степени сказками чем во многих других колониях. Территория Конго была огромной, а Бельгия маленькой и для администрации колонии не хватало кадров. Власти пытались замести эти цифры под ковер, но судя по отчетам за 1895 год, треть бельгийцев на королевской службе в Конго там погибли, а еще некоторые погибли от эффектов тропических болезней уже вернувшись в Европу. Леопольду пришлось искать людей готовых работать на него в этом опасном краю по всей Европе и он их находил. Для многих молодых европейцев Конго стало комбинацией Клондайка и Французского Иностранного Легиона.

А конголезцы присматривались и делали выводы. Вот песня записанная и переведенная одним из миссионеров.

О мать, как мы страдаем!

Но солнце белого убьет

Но звезды белого убьют

Но тигр белого убьет

Но ливни белого убьют

Но джунгли белого убьют

Но змеи белого убьют

Но стрелы белого убьют