Когда городские власти Сан Франциско стали призывать женщин заменить на рабочих местах ушедших на фронт мужчин, юная Майя Ангелоу решила что будет водителем знаменитого городского трамвая. Позже в своей автоибиографии она написала об этом времени «Я так и видела себя в аккуратной голубой форме, с портативной кассой на поясном ремне, с улыбкой желающей каждому входящему пассажиру доброго утра». Мать пыталась урезонить дочку словами «на трамвай чернокожих не берут». Майя прошибла этот барьер исключительно силой воли, систематически ударяясь в одно и тоже место собственной головой. «Я ходила наниматься в трамвайное бюро, каждый день, как на работу» — вспоминала Майя – «Это был такой же день, как и многие другие, когда я сидела в коридоре бюро и ждала непонятно чего. Чиновница позвала меня и чуть ли не в нос сунула кипу бумаг. Это были анкеты на прием на работу.» Будущая поэт-лауреат Америки стала водителем трамвая, правда получила расписание, которое никто больше не хотел. В Нью-Йорке негритянкам так же пришлось прошибать барьер головой и в 1944 они добились, что их стали брать работать телефонистками.

Для чернокожих женщин военные годы были сочетанием унизительной дискриминации и новых, небывалых возможностей. Сложнее всего было устроиться на военный завод, потому что на таких заводах лучше всего платили. В 1943, когда рабочих рук отчаянно не хватало, одно профсоюзное исследование показало, что из 280 военных заводов на которые брали женщин, лишь 74 были готовых брать цветных женщин. Когда легкая промышленность массово набирала работников, они обращались к белым женщинам, когда тяжелая – к чернокожим мужчинам. Большая часть работодателей, на критику от правительства и правозащитников разводили руками и говорили, что и рады бы нанять негритянок, да белые с ними работать отказываются. Это зачастую было правдой, хотя те фирмы которые ставили своим работникам вопрос ребром – работать в смешанном коллективе или лишиться хорошей зарплаты – справлялись с проблемой на диво быстро. Белые женщины почему-то реагировали интеграцию иначе чем белые мужчины. Согласно опросам, собственно присутствие черных мужчин в цеху белым мужчинам не мешало. Бурление начиналось только тогда, когда негра назначали на работу, где он мог командовать белыми или получать больше белого. Но белые женщины даже в один туалет с негритянками ходить отказывались, мотивируя это тем, что у негритянок у всех венерические болезни.

В военные годы происходило много всякого разного. Когда сенат Южной Каролины принял резолюцию что американские солдаты в Европе «сражаются за превосходство белой расы», или когда Красный Крест сортировал сданную кровь по признаку расы донора, или когда в Бостоне негритянкам разрешили работать официантками в армейских кафе при условии что они не будут танцевать с белыми солдатами – наверное в такие моменты негритянкам очень хотелось умыть руки и плюнуть на все это. Но они понимали, что в то время как Америка далеко не идеально, лучше Гитлер никому не сделает. Вспоминает Глэдис Картер, одна из первых чернокожих солдаток Женского вспомогательного корпуса армии США отправленных в Европу: «Несмотря на все плохое что происходило, эта страна наш дом. Я здесь родилась. Здесь родились мои отец и мать. Я хотела внести свою лепту в общее дело.»

Тут началась компания Double V, что означает «две победы» — победа над фашизмом в Европе и над сегрегацией дома. Студентка университета Говард Полина Мюррей, после того как студенты-мужчины ушли воевать, организовала кампанию по десегрегации университетской столовой под лозунгом «Мы погибаем рядом, почему мы не можем есть рядом?». Под давлением первой леди Элеоноры Рузвельт в 1944 наконец стали брать чернокожих женщин в армию. (Эльси Оливер, чтобы добиться отправки в Европу, обратилась напрямую к первой леди. Элеонора Рузвельт села на телефон и на следующий день Эльси получила вожделенный приказ). Всего женский вспомогательный корпус принял 4000 негритянок. Несмотря на ужасающую нехватку медсестер, армия не хотела брать чернокожих медсестер на работу. Наконец скрипя зубами взяли 500 человек – и поручили им заботиться о немецких военнопленных. (Есть частные воспоминания о том, что чернокожие медсестры заботились о выживших узниках концлагерей, но это скорее всего было не официальной политикой, а решением «на месте»).

В гражданской жизни, негритянки хватались за любое рабочее место, которое белые женщины по каким-то причинам оставляли. Они часто шли на физически тяжелые работы, такие как лифтер или смазчица колес, но любая работа была лучше чем домработница в белой семье. «Моя сестра всегда говорила что Гитлер вытащил нас с белых кухонь» — вспоминает Тина Хилл, работница авиационного завода близ Лос Анджелеса. Белые домохозяйки оставшись без дешевой рабочей силы винили правительство, и особенно чету Рузвельт, за то, что негритянки набрались таких вредных идей. Особенно на Юге бытовала версия, что бывшие домработницы объединяются в «клубы имени Элеоноры» чтобы ходить за покупками в те же магазины что бывшие хозяйки и тем самым демонстрировать свое равноправие.

«Не на ту напали»

Негритянские общины, отправившие на две мировые войны сыновей, досыта наелись сегрегации и стали протестовать – люди шли под арест и обращались в суды. Не удивительно что символом этой борьбы стала «женщина в автобусе». Еще с Гражданской войны пользование общественным транспортом было для чернокожих американцев настоящим квестом с препятствиями. За право ехать в пассажирском, а не товарном вагоне сражались в суде такие столпы правозащитного движения как Гариетт Табмен, Обитель Правды, Ида Веллс-Барнетт, а так же десятки обычных женщин. И нигде унизительное положение чернокожих пассажиров не было так видно как в системе городского транспорта Монтгомери, штат Алабама. Две трети пользователей это системы были черными и большинство из этих были женщины работающие домработницами в белых семьях. Первые десять рядов были отведены для белых пассажиров, а дальше водитель автобуса мог творить что хотел, тем более что они носили оружие и имели те же полномочия то полицейские. Многие водители требовали от черных пассажиров зайти в переднюю дверь, заплатить, потом выйти и войти через заднюю – и ничего не мешало такому водителю дать газу и уехать, оставив уже заплатившего пассажира на остановке. Если в белой секции было слишком много народу, водитель приказывал черным пассажирам уступать места белым (проезд стоил одинаково и тем, и тем).

В 1955 женщины уже были готовы бойкотировать автобусы. Тогда арестовали двух девочек подростков и посадили их в тюрьму за то, что они не выполнили распоряжения водителя. Женщины распечатали листовки и объявления а бойкоте для негритянских газет, но мужчины в руководстве общины нашли девочек недостаточно безупречными в социальном плане чтобы делать из них символ борьбы. И в декабре 1955 такой символ нашелся – респектабельная портниха Роза Паркс, в белых перчатках и изящных очках. Она возвращалась домой с работы, когда все сидения в белой секции автобуса, оказались занятыми и водитель приказал ей освободить место для только что вошедших белых пассажиров. Когда она отказалась, он пригрозил ей арестом.

«Ваше право» — ответила Роза Паркс.

Впоследствии главной легендой стало то, что Роза просто устала после рабочего дня и не хотела вставать. На самом деле она готовилась к этому дню всю жизнь. «Если я от чего-то и устала, то только от ежедневного унижения» — говорила она потом. Родословная Розы Паркс была достаточно типичной и очень иллюстративной. Белых предков у нее было столько же сколько черных. В родословной отметился солдат армии северян и по крайней мере один индеец. Отцом бабушки Розы Паркс был шотландец, который приехал в Америку как «раб по контракту» (на семь лет) и женился на чернокожей. Дедушка Розы был сыном плантатора и очень светлой мулатки. Оба они умерли когда он был еще совсем мал. Надсмотрщик взъелся на мальчишку и превратил его жизнь в настоящий ад. В результате дед Розы Паркс возненавидел белых всей душой, хотя внешне вполне мог сойти за белого. Именно этот дед практически вырастил Розу и под его влиянием она копила обиды на южный образ жизни, те самые которые ее подруги научились забывать – кто раньше, кто позже. Будущий муж, Рэймонд Паркс, покорил сердце Розы тем, что рассказывал ей о том, как собирал деньги на адвокатов для «девятки из Скоттсборо» — группе чернокожих подростков обвиненных в изнасиловании двух белых женщин. Зарегистрироваться на выборы Роза пыталась еще с 1943 вместе с еще несколькими десятками таких же отважных и безбашенных. Кроме того она закончила курсы активистов правозащитного движения в Миссиссиппи.

Миниатюрная, чем то похожая на куколку, Роза Паркс провела ночь в тюрьме, а утром за нее внесли залог и отпустили на поруки. «Вы только посмотрите какой подарок сегрегация нам сделала» — восторгался ее адвокат. В тот же день было отпечатано 35000 листовок призывающих к однодневному бойкоту автобусов в день судебного заседания.

5 декабря 1955 «подарок от сегрегации» явилась в суд в черном платье с белыми манжетами и в бархатной шапочке с ниткой жемчуга по краю. «Не на ту напали» — восхищенно кричали из толпы. Тем же вечером состоялся митинг в местной баптистской церкви. Белый репортер местной газеты отметил «почти военную дисциплину в сочетании с глубокой эмоциональностью», с которой прихожане слушали пастора. Пастор оказался Мартином Лютером Кингом-младшим, но репортер его не узнал. Пели гимны, пустили шапку по кругу и проголосовали бойкотировать автобусную систему до победного конца. Розе Паркс все дружно аплодировали, но к микрофону ее не допустили – потому что мужчины до него наконец-то дорвались. «Ты уже сказала достаточно» — заявил ей один из пасторов.

Бойкот продолжался больше года и негритянская община Монтгомери удивила всю страну – а главное самих себя – степенью своего упорства. Именно этот бойкот сделал Мартина Лютера Кинга известным на всю страну. Позднее преподобный Кинг признавал, что бойкот организовали другие люди, а не он – но никогда не делал особых усилий назвать этих людей поименно или публично отблагодарить. Он поднялся на плечах таких женщин как Джоанн Робинсон, которая рисковала любимой и престижной работой в университете чтобы запустить бойкот и на плечах сотен домработниц, которые ходили на работу пешком на большие расстояния. Одну уже очень пожилую даму Кинг пытался уговорить все-таки ездить на автобусе и не рисковать своим здоровьем. «Ноги устали, но душа отдыхает» — ответила она.

Хотя де факто сегрегация была общим фоном для всей страны, только на Юге она имела законную силу и насаждалась при помощи террора. В Бирмингеме (Алабама) существовал закон запрещающий белым и черным играть в шашки за одной доской. После того как 1954 Верховный Суд объявил сегрегацию в системе образования незаконной, некоторые чернокожие студенты – в основном студентки – попытались учиться в университетах своих штатов. Отерин Люси, первая чернокожая студентка в Университете Алабамы, каждый день приходила на кампус готовая встретить там свою смерть – когда за тобой из класса в класс ходит толпа с криками «давайте ее убьем!», это настраивает на определенный лад. Администрация университета запретила ей приходить на занятия «по соображениям безопасности» и отчислила, когда адвокат Отерин высказался что администрация не тех людей наказала.

Дэйзи Бейтс, глава отделения Национальной ассоциации содействия прогрессу цветного населения в Литл-Роке (Арканзас) набрала девять добровольцев-подростков, которым своими телами предстояло пробивать соплеменникам дорогу к образованию. Осенним утром 1955 Дэйзи и несколько местных пасторов стоя на ступеньках местной школы, провожали на бой трех мальчиков и пять девочек. Девятая ученица, Элизабет Экфорд, не получила вовремя указаний куда прийти и ей пришлось пробиваться сквозь агрессивную толпу в одиночку. Фотограф снял Элизабет как раз в этот момент – воплощенную стойкость и невозмутимость, хотя кто знает что там происходило за темными очками. В кадр попала Хейзел Браян, которая бежала за Элизабет с криками «Убирайся в Африку!». В школе на девятерых цветных учеников обращали внимание только чтобы сделать очередную гадость. Каждый вечер они собирались в доме Дэйзи Бейтс чтобы обсудить стратегии выживания на завтрашний день. Бейтс, дочь женщины, изнасилованной и убитой белыми преступниками, которых никто даже не искал, была главной силой десегрегации в Литл-Роке. Редактор местной газеты Гарри Ашмор написал как-то «на ее отваге все держалось». За свою правозащитную деятельность Дэйзи Бейтс заплатила потерей типографии, бизнеса, который они с мужем строили с нуля восемнадцать лет. Она сидела в тюрьме и ККК сожгли восьмифутовый крест у нее перед домом.

Десятилетия спустя мы продолжаем задавать себе вопрос – почему понадобились такие усилия чтобы гарантировать всем такие обычные вещи как пользоваться общественным транспортом или учиться в университете, которое содержит правительство штата. Но ни Роза Паркс, ни Отерин Люси, ни Дэйзи Бейтс, ни литл-рокская девятка не могли представить себе что белая оппозиция, казавшаяся такое незыблемой, рухнет как карточный домик и рухнет так быстро. Городская администрация Монтгомери переименовала Кливленд-авеню, где когда-то не встала со своего места в автобусе скромная портниха, в проспект Розы Паркс. Отерин Люси вернулась в Университет Алабамы преподавать и это показалось всем настолько естественным, что местные газеты этого даже не заметили. В 1999 президент Билл Клинтон, бывший губернатор Арканзаса, вручил памятные медали всем членам литл-рокской девятки. Отслужившая в армии Элизабет Экфорд отдала честь верховному главнокомандующему и он ответил ей тем же. Во время сороковой годовщины того первого школьного дня Элизабет снялась на ступеньках школы вместе со своей бывшей мучительницей. Хейзел Браян, в замужестве Массери, отыскала Элизабет в 1962 году специально «чтобы извиниться за мое безобразное поведение».

Единственная кого не было на этом торжестве, была Дэйзи Бейтс. Она умерла буквально за несколько дней до. Эрнст Грин, один из литл-рокской девятки, один из тех кого она опекала и вдохновляла, теперь советник президента, положил венок у ее гроба, выставленного на прощание в здании легислатуры штата Арканзас.

* * *

Афроамериканская община всегда гордилась сильными несгибаемыми женщинами, которые сражались и побеждали в борьбе с очень непростыми обстоятельствами. Но в то же время было желание чтобы чернокожие мужчины взяли на себя руководящую роль, которая многие десятилетия им ну никак не светила. Как-то так сложилось, что черным женщинам позволяли высказываться более свободно. Языкатая торговка на чарльстонском рынке и Мамушка, вроде той что была у Скарлетт ОХара – вот это были единственные модели поведения, где чернокожим женщинам разрешалось, при определенном наборе обстоятельств, говорить белым правду. Такие вольности разрешались только пожилым и дородным женщинам, а не молодым красивым девушкам. А черным мужчинам оставалось только демонстрировать белым покорность и подчинение и никакая другая модель для них не предусматривалась. Поэтому, эмиссары движения за гражданские права, приезжая в какой-нибудь захолустный городок на глубоком Юге уже знали, что как правило самым бескомпромиссным бойцом, самым полезным соратником среди местных будет женщина. «В каждой общине есть такая «мама». Она говорит что думает и ничего не боится – потому что всё самое страшное с ней уже произошло и бояться ей больше нечего» — вспоминал один из организаторов.

Чернокожие мужчины могли проявить власть только у себя в общине – над чернокожими женщинами, и не больше белых были склонны подпускать «своих» женщин к дележу пирога. Даже адвокат Розы Паркс сказал ей, что место женщин на кухне. Центром черной общины была церковь, где все решал пастор, а работу делали женщины за спасибо, а часто и без спасиба. Много лет Элла Бейкер исполняла де факто обязанности директора Конференции южного христианского руководства, но предложить ей эту должность с соответствующим престижем и окладом никто даже не подумал.

Главную роль отведенную женщинам в движении за гражданские права можно обозначить как жертва/героиня. В Америкусе (Джорджия) два десятка девочек, еще даже не подростков, посадили в тюрьму, где им пришлось вынести побои, удары электрической погонялкой для скота и сидеть в камере, откуда неделями не выносили парашу. Когда в камеру приползла гремучая змея, девочки голос сорвали прежде чем охранник соизволил прийти ее убить. В Олбани (Джорджия) Каролина Дэниэлс, чернокожая мать-одиночка и хозяйка небольшого салона красоты, разрешила правозащитникам использовать свой дом. В нее стреляли, а дом облили из огнемета. 14-летняя Джоанна Крисчен перенесла тринадцать арестов, во время которых ее били и волокли за волосы. Ее сестра Дира в одиннадцать лет тоже уже была заслуженной политкаторжанкой – семь арестов, самый длинный длился полтора месяца. В Индианоле (Миссисипи) Ирен Магрудер разрешила организаторам регистрации избирателей пользоваться своим домом. Дом был подожжен и сгорел дотла, а пожарный смотрели на него с выключенными шлангами. Самой известной активисткой стала Фанни Лу Хаммер из Миссисипи, благодаря тому что рассказала свою историю по телевидению прямо на съезде демократической партии в 1964 году. Она была младшей из 20 детей издольщика. За попытку зарегистрироваться как избиратели их с мужем выжили с плантации, на которой они арендовали землю много лет. До этого местная водопроводная компания прислала им счет за воду на 9000 долларов, при том что водопровода в их доме не было. В 1963 ее избили на автобусной станции Виноны (Миссисипи) так что отбили почки.

На снимке — Элизабет Экфорд, 1957 год. Первый раз в девятый класс. Элизабет 81 год. Требования к ней забыть и простить, типа все быльем поросло, не более правомерны чем требования к отказникам и диссидентам забыть как их преследовала советская власть. И если Элизабет в 1957 должна была прорываться в школу через агрессивную толпу, то ее сверстница в 2022 не переломится в школе на уроке истории об этом прочесть.