В послевоенные годы американки, казалось, делали всё чтобы им было максимально неудобно жить. Чтобы придать юбкам пышность, носили несколько слоев подъюбников из тафты или какой-нибудь другой столь же чесучей ткани. В моде были платья-чехлы с максимально узкими и длинными юбками и в такой юбке можно было только семенить, тем более на каблуках. Прически становились все больше и вычурнее и требовали все больше и больше лака. Спать приходилось, накручивая волосы на крупные бигуди.

Груди должны были быть большими и непременно стоять торчком. Для всех кроме наиболее одаренных в анатомическом плане это означало выбрать правильный лифчик. Вообще лифчик в пятидесятые стал чуть ли не главной деталью туалета. Именно тогда пустили в производство неизвестно зачем нужный, но очень прибыльный «тренировочный лифчик» для девочек которые еще даже не подростки. Вернулись в продажу утягивающие пояса и корсеты. Идеальная фигура женщины пятидесятых должна была быть максимально приближена к «песочным часам» и при этом непременно быть бронированной.

Оглядываясь назад, легко увидеть что мода пятидесятых стала метафорой для всего остального что случилось с женщинами в послевоенной Америке. (Когда мы говорим «пятидесятые», мы имеем в виду период с конца войны до середины шестидесятых – декада длинной в двадцать лет). После прогрессивной эры и флэпперов, после Депрессии и военного подъема, женщины во многом вернулись на сто лет назад – в девятнадцатый век, время викторианской хранительницы очага и корсета который непременно прилагался. Они не заканчивали колледжа, рано выходили замуж и читали журналы с рекомендациями как удержать любовь мужа, притворяясь глупенькой и беспомощной. Они целый день сидели в пригородах с детьми, покуда мужчины в городе зарабатывали деньгу. Не так чтобы рынок труда предлагал им много интересных и приятных альтернатив. К концу сороковых количество женщин на рынке труда снова выросло и сравнялось с пиком военных лет – и продолжало расти. Но это были именно работы, а не карьеры. Женщины трудились машинистками, клерками, телефонистками, секретаршами – на этих местах платили так мало что ни один ветеран на такую работу не пошел бы. Понятно что многим было приятнее вести свое хозяйство в своем ритме, чем быть привязанной к чужому расписанию и получать за это какие-то слезы вместо денег.

Растущая как на дрожжах экономика в сочетании с очень щедрыми льготами бывшим фронтовикам дала очень молодым парам неслыханные возможности – жениться будучи студентами последних курсов, купить дом без сбережений, родить несколько детей подряд, постоянно повышать уровень потребления – и всё это на одну зарплату. Следующие поколения не смогли повторить сей кульбит, как бы им этого не хотелось. До второй мировой войны лишь меньшинство американцев имело в жизни какие-то опции кроме физического труда на ферме или на заводе. И вдруг 60% американских семей совершили прыжок в средний класс, стали собственниками своего жилья. Журнал для афроамериканок «Эбони» вышел под шапкой «Прощай, няня — здравствуй, мама», настолько радостно было что хотя бы часть чернокожих женщин получила возможность возиться на своей кухне, а не драить чужую. Такая ситуация казалась слишком хорошей чтобы быть надолго и все стремились обзавестись семьей и имуществом, пока страну не накрыла очередная катастрофа вроде войны или депрессии. А если кого-то интересовало что это будет за катастрофа, то во всех журналах были статьи как построить у себя в садике убежище на случай ядерного взрыва.

Маятник американской истории всегда качается с большой амплитудой. В пятидесятые люди реагировали на лишения тридцатых и на призывы сороковых работать сверхурочно и рисовать на ногах швы потому что чулок не достать. Все хотели большую семью, большой дом, большую машину. За короткое время число пар с четырьмя или больше детьми выросло втрое, а по росту населения США догнали Индию. Молодые жены и матери послевоенной поры с наслаждением ушли в домашнее хозяйство и воспитание детей. Менялись рецептами вроде запеканки из стручковой фасоли с подливкой из грибного супа Campbell (странноватый рецепт Гейл Коллинз выбрала, но ей виднее), беспокоились о белизне своего постельного белья и свежести своих газонов и заглядывали в книгу доктора Бенжамина Спока по нескольку раз в день.

* * *

Пригороды были новым явлением. Никогда прежде столько людей сразу не получило возможность купить свой дом с маленьким участком вблизи от большого города. Все было новеньким – даже деревья были больше похожи на саженцы с надеждой тянущиеся из земли. Сначала пригороды были по настоящему спальными районами, там не было ничего кроме частных домов. В большинстве семей была одна машина на которой муж ездил на работу и женщины оставались в своих «кейп-кодах», «ранчах» и «колониалях» (модели домов) как на острове. Один предпиимчивый чувак раздобыл где-то старый школьный автобус, сделал из него кафе на колесах и ездил по пригородам предлагая домохозяйкам возможность вспомнить как это – ходить в кафе. Надо сказать что эти первые дома в пригородах объективно не представляли из себя ничего роскошного. Четырехкомнатный «кейп код» с одним санузлом имел семьдесят квадратных метров жилого пространства. Но женщинам которым иначе пришлось бы жить на голове у родственников или искать квартиру в городе (которую одинокой женщине вполне законно могли не сдать) эти дома казались настоящими дворцами.

Население пригородов было в основном белым, а зачастую все принадлежали к одной и той же христианской конфессии. Социальные последствия сего были скорее плохие чем хорошие – небелые меньшинства лишились шанса задешево купить первое жилье, которое легло в основу благосостояния многих белых семей. (Афроамериканские ветераны сталкивались с тем что даже получив от государства деньги на покупку первого дома, они не могли найти никого кто бы им этот дом продал. Продав дом черному, торговец недвижимостью рисковал растерять больше белых покупателей и финансово просесть). Но в пятидесятые никто об этом не задумывался, а такая однородность позволила пригородным домохозяйкам легко заводить подруг. У них было полно возможностей для общения и взаимопощи. Но для тех кто не мог или не хотел вписаться в эту идиллию не было никакой возможности соскочить.

На картинке — домашние (!) платья. Это как же надо было наряжаться на выход если это вот домашние платья.