Письмо представителя династии чернобыльских цадиков Ицхака Нахума Тверского (1888-1942) писателю-просвещенцу Яакову Динезону. Письмо занимает 27 тетрадных страниц и написано образным и богатым ивритом, почти без исправлений. В нем как в капле воды отражается то, как быстро упало с обрыва традиционное еврейское общество при столкновении с современностью и просвещением и в каком духовном вакууме оказались многие евреи потерявшие абсолютную веру и не знающие как с этим жить дальше. История семьи и рода Ицхака Нахума Тверского не менее интересна чем само письмо и необходима для более глубого его понимания, так что она пойдет первой.

Хасидский двор Шпиков.

Ицхак Нахум родился в 1888 году в семье принадлежащей к одной из ветвей рода Тверский, который, в свою очередь, вёл свое происхождение от чернобыльской династии цадиков. С начала девятнадцатого века эта семья возглавляла многочисленные хасидские дворы югозападной части черты оседлости Российской Империи. Ицхак Нахум родился и вырос в Шпикове, в 56 километрах к югу от Винницы. Очень близко находились Немиров, Брецлав и Тульчин.

На момент рождения нашего героя Шпиков был совсем новым и относительно маленьким хасидским двором. Его основал дед Ицхака, ребе Менахем Нахум (по прозвищу Нахумчи). Нахумчи был сыном цадика Ицхака из Сквиры (1812-1885). После смерти цадика из Сквиры, его сыновья поделили между собой его имущество и его хасидов. Среди хасидской элиты были приняты близкородственные браки и Нахумчи женился на своей кузине Шейндл, дочери цадика Давида из Тальны. Так же как и ее муж, Шейндл была внучкой пра-основателя династии, Мордехая (Мотла) из Чернобыля (1770-1837).

Нахумчи умер в Шпикове в 1886-ом году, не успев как следует повозглавлять основанный им двор. Ему наследовал его сын, Мордехай (Мотл). На момент смерти отца Мордехаю было 25 лет. Он тоже был женат на своей кузине – Хаве, дочери цадика Йоханана из Рахмистровки. Йоханан был младшим сыном Мордехая из Чернобыля. Ицхак Нахум, автор письма, и был сыном ребе Мордехая из Шпикова и его жены Хавы.

Ицхак Нахум Тверский

В марте или апреле 1910-ого года, вскоре после написания письма, Ицхак Нахум женился на Батшеве, дочере Иссахара Дова Рокеаха. Иссахар Дов Рокеах был одним из самых почитаемых адморов в Галиции. Сам ребе Иссахар Дов был женат на внучке рабби Аарона из Чернобыля (сына Мордехая) и после свадьбы жил при чернобыльском дворе почти десять лет. Он был очень высокого мнения о чернобыльской династии и их хасидах и делал всё, чтобы его дети и внуки сочетались браком с представителями именно этой династии. Ицхак Нахум был на протяжении шести лет помолвлен из дочерью Иссахара Дова, но не знал как она выглядит, хотя и слышал много рассказов об ее красоте и добродетели. В письме он явно выражает свой страх, что выбранная для него невеста ему не понравится и что жизнь про дворе Белз не будет легкой.

Свадьба состоялась в Белзе и, по обычаю, Ицхак Нахум остался жить в семье тестя. Ребе из Белза Иссахар Дов Рокеах отличался крайним консерватизмом и не пускал в свой дом никаких современных веяний. Однако похоже на то, что бунтарские наклонности юного Ицхака Нахума немного улеглись. Он страдал от необходимости высиживать многие часы принимая сотни хасидов в день, но в открытую бунтовать не решался. Возможно, свою роль сыграла счастливая семейная жизнь. Несмотря на мрачные предсказания, который делал Ицхак Нахум в своем письме, он полюбил свою жену, а она его. По свидетельствам старых белзских хасидов, Ицхак Нахум великолепно прижился при дворе тестя и снискал всеобщую любовь и уважение. Его ценили за «благородство и утонченность, красоту лица и опрятность одежды, мягкую речь, уважение к людям и гостеприимство».

Четыре года спустя Ицхак Нахум поехал в Шпиков к умирающему отцу. Мордехай умер на Песах 1914 и его хасиды тут же короновали его сына Ицхака Нахума своим ребе и не дали ему уехать в Белз, где осталась его семья. Через несколько месяцев началась первая мировая война. Война и последовавшие за ней события с корнями вырвали традиционный уклад. Шпиков пережил гражданскую войну, погромы, грабежи и эпидемии сыпняка. Ицхак Нахум, его мать и сестры чудом избежали смерти.

Русская армия так же заняла австрийский Белз. Солдаты подожгли резиденцию ребе. Евреи Белз массово бежали. Иссахар Дов Рокеах тоже бежал, а с ним и всё его окружение, включая жену и детей Ицхака Нахума Тверского. Сначала двор переехал в Венгрию в город Рацферт и остался там до конца войны. Лишь летом 1918 Ицхак Нахум сумел покинуть Украину и воссоединиться с женой и детьми в Венгрии после четырехлетней разлуки. Спустя год, в апреле 1919, белзский двор снова был вынужден поменять место пребывания. Они переехали в город Мункачево в Карпатах и там начался острый конфликт с местными хасидами возглавляемыми суровым и мстительным ребе Хаимом Элазаром Шапира. Шапира не постестнялся доносить на белзских хасидов чешским властям, обвиняя их в политической неблагонадежности. В 1922 весь белзский двор, включая Ицхака Нахума и его семью вернулся в Галицию. Но из за того, что Белз был разрушен войной, им пришлось скитаться еще три года.

В 1926-ом году Ицхак Нахум с помощью тестя получил место раввина в городке Рава-Русская в 35 километрах от Белза. Хасиды белзского толка составляли в городе большинство евреев. Ицхак Нахум легко мог бы стать адмором местного значения, но преклонение и обожествление собственной персоны ему никогда не доставляло, и он предпочел остаться рядовым раввином. В Раве-Русской он снискал всеобщую любовь и уважение и делал для блага общины всё, что было в его силах. В начале 1942 рав Ицхак Нахум Тверский и его семья были убиты в концлагере Белжец.

«Ура, свобода!» – Сёстры Тверские

Так почему же юный Ицхак Нахум, сын адмора, решил послать письмо-крик души Динезону, чей литературный звездный час остался далеко позади? Динезон, известный своими сентиментальными и дидактическими романами, на закате жизни уже мало что писал и был в основном известен как референт и помощник популярного писателя Ицхока Лейбуша Переца. Объяснение почему Ицхак Нахум написал именно Динезону надо искать в биографиях его сестёр.

Ицхак Нахум был первым сыном у своих родителей. У него было четыре старшие сестры. К 1910 году три уже успели выйти замуж и все жили в Шпикове. Старшая сестра, Фейга, вышла замуж за Шолом-Йосефа Фридмана из Бухуша в 1897-ом году. Шалом-Йосеф, единственный адмор ружинского дома на территории России, основал свой собственный двор в Шпикове, параллельно с двором тестя. Насколько известно, отношения между двумя дворами были дружелюбными и спокойными и делить им было совершенно нечего.

Вторя сестра, Хая, вышла замуж за родственника — Менахем-Нахума Тверского, сына цадика Авраама из Триска (Волыния), который тоже был сыном Мордехая из Чернобыля. Хая была известна своей эрудицией и начитанностью, с малых лет любила фантазировать и читать, в том числе светскую литературу. Её брак не был счастливым. Её муж хотел продолжать жить традиционной жизнью и так и не смог привыкнуть к вкусам жены. После нескольких лет взаимного недовольства, они развелись. Дети остались с Хаей и некоторое время мать с детьми жила в Варшаве, где и познакомилась писателями с Перецом и Динезоном. Потом, незадолго до начала первой мировой войны, Хая с детьми вернулась в Шпиков. После войны она уехала в Берлин, где прожила пять лет, а оттуда – в Нью-Йорк. Её бывший муж, Менахем-Нахум некоторое время скитался по разным городам, следуя за хасидами своего отца. Потом он женился заново и поселился в Варшаве. После начала второй мировой войны он вернулся в Триск, где был убит нацистами летом 1942-ого года.

Вероятно третья сестра, Мирл, и стала передаточным звеном между Ицхак-Нахумом и Динезоном. Как и Хая, она тянулась к литературе и просвещению. Более того, она сама писала стихи, посылала их Динезону на критику и он высоко о них отзывался. В 1902 году она вышла замуж за Ашера (Ашерке) Перлова, сына адмора Исраэля из Столина. Адмор из Столина был известен так же по прозвищу «йенука», цадик-ребенок. Однако Ашерке не наследовал отцу и не стал ребе. Как и многие представители столинского семейства, он обладал ярко выраженными способностями к музыке и, под влиянием молодой жены, поехал в Берлин поступать в консерваторию. Это был настоящий скандал. Ашерке буквально убежал в Германию и вся семья стояла на ушах. В конце концов его дожали. Ашерке вернулся в Столин, развелся с Мирл и женился вторично. По преданию его отец даже выбросил скрипку, заявив, что этот инструмент осквернен светской музыкой. С тех трапезы «мелаве малка» — проводы царицы, при столинском дворе сопровождаются пением нигунов без инструментального сопровождения. Письмо Мирл сестре Хае, после того как последняя получила наконец свой развод, демонстрирует близкий и доверительные отношения между всеми детьми семьи Тверский – сестрами и братом Ицхак-Нахумом.

Ура! Ты победила, дорогая моя! Могли ли мы о таком мечтать? Свобода, наконец свобода! Ты победила и вышла из ада с гордо поднятой головой! Знаешь, Хаеле, мы танцевали как сумасшедшие, целовались, обнимались бегали из комнаты в комнату!

Переписка между Мирл и Динезоном началась по крайней мере за год до письма Ицхака Нахума Тверского. Ицхак Нахум упоминает эту переписку в своем письме и хотя он не называет Мирл по имени, ясно, что именно ее он и имеет в виду. Похлже на то, что в одном из своих письмах Мирл рассказала о сомнениях одолевающих брата и Динезон просил ее не показывать Ицхаку Нахуму его ответ, вдруг обидится. Но Мирл не вняла предупреждению, показала брату письмо Динезона и оно так глубоко засело Ицхаку Нахуму в голову, что он решил самому написать писателю в Варшаве. До письма Ицхак Нахум послал Динезону свою фотографию, чтобы тот оценил насколько хасидский внешний вид молодого человека не соответсвует его внутреннему миру.

Нельзя не отметить, какое важное место занимали в жизни Ицхака Наума его сестры. Он сам признается что в их комнатах он мог разговаривать «о жизни и литературе» и отдохнуть от удушающей атмосферы хасидского двора. Неудивительно, что в этом глубоко традиционном обществе, модерн и просвещение начались именно с женщин. Они учились читать и писать на нескольких языках у учителей-маскилим. Им разрешалось в свободное время читать для удовольствия, даже русских и французских классиков. И вообще, мальчиков от внешнего мира изолировали больше чем девочек. Племянник Ицхака Нахума, Йоханан Тверский, вспоминал, что женщины при шпиковском дворе, включая ребецин Хаву, брали у бродячего книгоноши романы писателей-просвещенцев на идиш. Мы не знаем сколько из этих романов прочел Ицхак Нахум, но он много раз говорит о том, как ему нравилось проводить время с сестрами.

При шпиковском дворе находилась уникальная библиотека в сорок тысяч томов. Он перешла по наследство от Нахумчи, а тому – от отца, цадика из Сквиры. Кроме библейских, талмудических и раввнских трудов, там были много сочинений по философии и Каббале. По воспоминаниям Мордехая Глабмана, который какое-то время обучал Ицхака Нахума, последний буквально не вылезал из семейной библиотеки.

Даже после того как Ицхак Нахум поселился в Бельзе и перестал в открытую бунтовать, он продолжал переписку с сестрами. Он даже посетил в Берлине свою сестру Хаю и ее детей. Сын Хаи, Йоханан изучал философию и психологию в Берлинском университете. Впоследствии он вспоминал, что Ицхак Нахум жадно расспрашивал его о новых теориях Зигмунда Фрейда и Курта Левина.

«Жертва на алтаре моей матери»

Письмо-признание Ицхака Нахума Тверского представляет главным образом литературную и психологическую ценность. Однако автор далеко не настолько объективен чтобы по его письму изучать историю хасидизма.

Ицхак Нахум не пожалел черной краски для критики современных ему хасидов. В письме от отмечает фанатизм, консерватизм, тунеядство, нелепую одежду, ненависть к евреям других дворов и раболепие перед цадиками. Иногда складывается впечатление, что Ицхак Нахум начитался авторов-просвещенцев, которые первыми описали хасидизм как явление и первые его раскритиковали. Его гротескные описания одежды и поведения хасидов Белза или захиревшего двора на Украине могло бы выйти из под пера писателя-просвещенца и никто бы не заметил разницы. Даже терминология, которую он использует – «идиотские костюмы», «галлюцинации и глупости», «нелепые телодвижения», «распад», и «усыхание» — это типичная терминология для публицистики маскилим. Про сам институт шидуха и женитьбы на женщине, которую не видел ни разу, Ицхак Нахум пишет что непонятно как в двадцатом веке мог сохраниться подобный обычай. Без критики института сватовства в то время не обходилось ни одно просвещенческое произведение, ни художественное, ни публицистическое.

Ицхак Нахум Тверский был раздираем внутренними конфликтами, но его критика хасидизма не поднялась на уровень системной и идеологической. Понятно, что интимный жанр «письмо-признание» не предполагает углубления в теорию и идеологию. Однако общее впечатление складывается, что несогласие Ицхака Нахума с хасидизмом не выходит за рамки его личного опыта. Во всем письме он не касается религиозных доктрин составляющих оплот хасидизма. Он также не предлагает никаких альтернатив или путей очистить хасидизм от наносного и чуждого. Помимо общего недовольства тем, на что хасидизм и хасиды стали похожи к его поколению, он не объясняет каким бы хотел видеть хасидизм в будущем.

Кроме того, Ицхак Нахум плохо представляет себе историю и его пиетет перед прошлым хасидизма и собственными пращурами достаточно типичен (не надо забывать, что ему 22 года и порога светской школы он не переступал). Его научили думать о себе хуже всех и не подвергать сомнению мудрость и благочестие предков, как сказано в трактате Шаббат «если первые поколения были похожи на ангелов, то мы похожи на людей» (112б). Он связывает современный ему кризис хасидизма не с Баал Шем Товом, не основателями чернобыльской династии, а лишь с цадиками поколения своего отца. Это убеждение аккуратно укладывается в концепцию «Йеридат а-дорот», деградация поколений.

Однако исторические факты, о которых Ицхак Нахум мог не знать, не укладываются туда совсем. Маскилим 19-ого века, первые исследователи хасидизма, в один голос указывали именно на чернобыльскую династию, на восьмерых сыновей Мордехая (поколение прадедов Ицхака Нахума) как на тех, кто положил начало недоброй традиции ребе-повелителя рядовых хасидов, жадности до богатства и почестей, и забвения обязательных для первых цадиков смирения и личной скромности. А Ицхак-Нахум таки гордится своими славными предками и не может признаться себе что деградация хасидизма началась не с поколения его отца, а раньше.

Отношения Ицхака Нахума с родителями это глубокий психологический вопрос, который мы здесь обсуждать не будем. Достаточно ясно из того, что его «холодный» отец упоминается в письме раз-два и никакой роли в его решениях не играет. А вот с матерью Ицхак-Нахум был близок и нежелание разбить ей сердце не дало ему бунтовать в открытую. Однако возможно, что любовь к матери и жалость к ней не дали Ицхаку Нахуму возможности признаться себе в том, что он не хочет или не может брать ответственности за собственную жизнь. «Жертва я, жертва на алтаре моей матери» — пишет Ицхак Нахум.

В то же время он не видит себя еретиком и даже не задумывается что секуляризм может помочь ему разрешить свои экзистенциальные конфликты. Сомнения в вере здесь на главное, хотя в глаза бросается факт, что Бог вообще в письме ни разу не упомянут. Он хочет остаться евреем, но освободиться от хасидского общества, которое его поработило и лишило контроля над собственной жизнью, даже той степени контроля которая позволена соблюдающему еврею.

Ицхак Нахум чувствовал, что обязательный хасидский коллективизм душит его и не дает развиться его личности. Но он считает что его попытки вырваться из этого плена обречены на провал и потому бесполезны. Он не может просто перестать быть хасидом, не только из жалости к любимой матери и любимой жене, но и чувства ответственности перед тысячами хасидов, которые ждут от него, что он сменит отца на его посту и поведет общину дальше.

Во многом Ицхак Нахум Тверский – это не только отдельная личность, но и исторический пример. Пример того, что происходило с сыновьями цадиков начиная с конца девятнадцатого-начала двадцатого веков. Эти молодые люди росли при аристократических хасидских дворах. Каждый был эпицентром надежд тысяч людей. Глубокий разлом в еврейском обществе не мог на них не повлиять. Уже не было способа держать этих одаренных молодых людей в полной интеллектуальной изоляции. При столкновении с миром за пределами привычного они не могли остаться равнодушными к возможностям и искушениям, которые предлагали аскала, литература, национализм, эстетика, романтизм, философия и светские науки. Они реагировали в том же диапазоне как вся восточно-европейская ортодоксия. Кто-то фанатично отрицал, кто-то в отчаянии игнорировал, кто-то пытался жить в двух мирах, а кто-то рвал связи со старым и уходил. Среди детей цадиков были активные социалисты, сионисты и коммунисты. Многие уходили исполненные гнева и жажды мести, нарушали заповеди просто из желания напомнить самому себе о с таким трудом завоеванной свободе. Конечно хасидская историография таких людей просто замалчивает и потому о них известно не всё, что могло бы. Исследователь хасидизма Аарон Зеев Асколи отмечает, что как правило старший сын и наследник оставался в хасидизме и перенимал власть у отца, а вот другие дети, сыновья и дочери, уходити с пути куда угодно – от компартии до сионистов-ревизионистов.