В 1950 в лондонском эмигрантском журнале на польском «Ведомости» Жигмонт Новаковский рассказал как нашел у кого-то из лондонских букинистов издание «Хижины дяди Тома» и как был удивлен тем что там упоминается раздел Польши. Вспоминая своего отца, Огюстен Сен-Клер говорит: «Из моего отца вышел бы прекрасный государственный деятель – он разделил бы Польшу на дольки как апельсин, он топтал бы Ирландию деловито и спокойно». Новаковский вспомнил что в издании которое он читал мальчиком в Польше ничего такого не было. Сначала он решил что это потому что издание детское, адаптированное и оттуда убрали всю политику. Но покопавшись в библиотеках и обнаружив там разные издания «Хижины» на польском, включая изданное в 1865 с оглядкой на царскую цензуру – убедился что в этих изданиях о Польше тоже ничего не говорится. В этих изданиях Сен-Клер говорит «он разделил бы любую страну на дольки как апельсин».

В этой истории как в капле отразился статус «Хижины дяди Тома» в польской культуре – ее невероятная популярность, идеи что книга в первую очередь для детского чтения, и то что текст безжалостно кромсали по политическим и идеологическим причинам. В девятнадцатом веке на текстом «работали» русские, прусские и австрийские цензоры чтобы туда не попало ничего крамольного. (Примечание переводчика. В другом месте Огюстен Сен Клер общается с братом на политические темы и сравнивает взгляд южных плантаторов на возможность что угнетенные восстанут со взглядом «Австрии и Пия Девятого». Можно себе представить как сие «понравилось» австрийским цензорам). Сто лет спустя дядя Том стал идеологическим оружием холодной войны, живой иллюстрацией человеконенавистнического характера американского капитализма. (Кому интересно, в комментариях ссылка на материал «Дядя Том на холодной войне» про русские переводы и адаптации).

В 1961 в краковском театре Rozmaitosci (если кто-то знает как это правильно произносить, напишите в комментариях) поставили спектакль по «Хижине дяди Тома». Это было время закручивания гаек, в том числе в искусстве. Местные власти получили полномочия контролировать театральный репертуар и в открытую инструктировали режиссеров что им надо ставить. В тот момент СССР делал все чтобы привлечь внимание мировой общественности к американским расовым проблемам. Это было частью пакета мер по дискредитации главного противника в холодной войне. На этой волне польское правительство дало «зеленый свет» произведениям искусства о жизни афроамериканцев. Начиная с конца сороковых в Польше повсеместно переводили и издавали произведения Лэнгстона Хьюса и Ричарда Райта, а книги Джеймса Болдвина выдерживали помногу изданий. В 1949 в Варшаву приехал с концертной программой Поль Робсон, спустя некотрое время нью-йоркская Everyman Opera привезли спектакль «Порги и Бесс». «Хижина дяди Тома» стала первой польской, а не привозной пьеса на афроамериканскую тему, а дальше как из мешка посыпалось. (Перечисляются многочисленные постановки в Варшаве, Кракове, Лодзи и Ченстохове в течении всех шестидесятых).

До того как попасть на сцену «Хижина дяди Тома» пережила в Польше длинную и славную историю. Первый перевод сделанный Франтишеком Дидацким вышел в 1853 и содержал 36 глав вместо сорока-пяти, как в оригинале. Первый полный перевод работы Вацлава Пшибыльского и Игнатия Ивицкого вышел в 1860 году. К 1960 насчитывалось 28 разных переводов «Хижины дяди Тома» на польский и несколько из них выдержали помногу изданий. Однако лишь шесть из них можно назвать книгами для взрослых, достаточно близкими к оригиналу. Все остальные адаптировались для детского и школьного чтения, из них вырезались целые куски, а иногда даже переписывался сюжет. В разные годы эти адаптации включались в школьную программу и списки внеклассного чтения на лето. Поэтому для большинства поляков «Хижина дяди Тома» неразрывано связана с воспоминаниями о детских и школьных годах. Из статьи по случаю пятидесятилетней годовщины со дня смерти Гариетт Бичер Стоу (Бичер Стоу умерла в 1896): «Кто из нас не читал «Хижину дяди Тома» в детстве? Кто не проливал слез над ужасной судьбой доброго дяди Тома? Кто не замирал в страхе что работорговцы догонят Элизу?» Но наряду с детскими воспоминаниями в статьи вплетались абсолютно политические по своему характеру инвективы, обличения расизма в США уже сильно в двадцатом веке, а самые ретивые авторы утверждали что расовая проблема лишь усугубилась со времен рабства. (По русски такое тоже писать не стеснялись).

Возможно краковский театр решил поставить «Хижину» в 1961 именно из за этой комбинации причин – книга пользовалась всенародной любовью и одновременно позволяла отчитаться властям о правильном антиамериканском курсе в рамках холодной войны. Актер Анджей Козак (он исполнял роль Джорджа Шелби) вспоминал о том как директриса театра Мария Билижанска креативно саботировал попытки государства контролировать ее театр. Ей было немножко легче – театр был для «юного зрителя», а за детским искусством партийные органы с их цензурой следили не так строго. Билижанска собрала лучшую в Польше команду дизайнеров сцены, художников по костюмам, хореографов, музыкантов, не говоря уже об актерах – и в результате на типа детские спектакли валом валила взрослая публика.

Спектакль длился три часа, но скучать зрителям не приходилось. Там были музыкальные и танцевальные номера, сюжет был динамичным, диалоги пронизаны юмором, а когда Джордж Шелби давал жестокому Легри в нос и в глаз – зал неизменно аплодировал стоя. Всего «Хижина дяди Тома» вышла на сцену 96 раз и ее посмотрели более 58000 человек.

Актерский состав был целиком белый, а чтобы играть афроамериканских персонажей актеры мазали лица черной краской. В США эта практика широко применялась в так называемых министрель-шоу, где из афроамериканцев делали карикатуру и пародию, жестоко и обидно высмеивали. Но в Польше об этом мало кто знал, если вообще кто-то знал. В стране жило не более двух тысяч африканцев, в основном студентов и не было чернокожих актеров. Поневоле приходилось «чернить» белых актеров чтобы они могли играть чернокожих персонажей.

Программка для спектакля – вообще отдельная песня. Там не только перечислялись занятые в спектакле люди, но и приводились всякие политические и исторические виньетки. Помощник режиссера Тадеуш Сливиак дописался до того что поставить «Хижину дяди Тома» театр решил чтобы таким образом почтить память Патриса Лумумбы, убитого за несколько месяцев до краковской премьеры. Лумумба был звездой антиколониальной борьбы, первым демократическим избранным премьер-министром Республики Конго. Он был убит при странных и страшных обстоятельствах и там кругом наследили западные разведки, бельгийская и американская. СССР вовсю использовал этот скандал в своей пропаганде и польский театр в лице Тадеуша Сливиака предложил своим зрителями провести параллель между рабством в девятнадцатом веке и колониализмом и империализмом в двадцатом. Только вот дядя Том уже не тот – он сражается с угнетателями, не боится их и уж тем более не любит.

В декорациях к спектаклю, а так же в музыкальном сопровождении присутствует много африканского, а не афроамериканского. Так Том и другие рабы живут в круглых острокрыших африканских хатках, а не в бревенчатых хижинах, типичных для Кентукки, где много строевого леса. На плантации Саймона Легри рабы маршируют в поле под звуки африканских барабанов, хотя в действительности белые южане страшно боялись африканских барабанов как языческой практики и сигнала к восстанию. (ИМХО кто-то из драматургов и сценаристов в войну сидел в немецком лагере – вот где любили чтобы заключенные строем с песней ходили на работу). В песнях – типа подражание африканским языкам в стиле «банга-банга-бубубу» и образы тропической природы и тропических животных, которые не водятся нигде в США.

Возможно африканизация рабов конкретно в этой постановке вызвана желанием увязать дядю Тома с Патрисом Лумумбой. Но правда состоит так же в том что польское общество было феноменально невежественно относительно истории Африки и африканской диаспоры в Новом Свете и даже ученые социологи валили всех людей с африканскими корнями в одну кучу. Тут имеет смысл сделать эксурс в недавнюю польскую историю. Польша получила независимость лишь в 1918 и очень опоздала к дележу колониального пирога. Между 1918 и 1938 существовало Польское Колониальное Общество. В нем насчитывалось около миллиона членов и оно было занято пропагандой и лоббированием идеи что Польше нужны колонии – там где еще остались территории не занятые более крупными игроками. Эти колониальные аппетиты смешно выглядели на фоне того что у Польши было много своих нуждающихся в развитии территорий, как те же восточные окраины, они же кресы. Скорее желание иметь колонии было продиктовано не конкретными политическими или финансовыми интересами, а желанием почувствовать себя цивилизованной европейской страной, допущенной в тогдашнюю версию «золотого миллиарда». Проект с колониями реализован не был, но колониальный взгляд на людей с небелой кожей польское общество вполне себе усвоило.

Еще интересное из программки. Там приводится стихотворение знаменитого польского поэта Циприана Норвида «Гражданину Джону Брауну» написанное в 1859 году.

Покуда тень Костюшки не прольет

Свой гнев и Вашингтона тень не встанет,—

Прими начало песни, Ян! Она, как плод,—

Покуда зреет, человек умрет.

Покуда песнь умрет, народ воспрянет!

(Перевод Давида Самойлова)