В 1930-ые годы посольства Японии и Италии в Берлине получиле новые здания – в помпезном имперско-классическом стиле отражавшем влажные архитектурные мечты фюрера. Небольшую короткую улицу между ними тогда назвали Граф-Шпрее-штрассе, в честь немецкого адмирала погибшего в первую мировую. Как и многие берлинские улицы, Граф-Шпрее-штрассе была переименована после войны. Она стала Хиросима-штрассе.

Такое название пришлось не по вкусу итальянцам, но и японской идеей оно не было. Таким образом левые берлинские городские власти решили выразить свой пацифизм. Но даже если японцы к именно к этому названию руку не приложили, оно отражало превалирующие настроения в послевоенной Японии. Для большинства японцев Хиросима – главный символ второй мировой. Все страдания японцев в той войне концентрируются в одном это слове – Хиросима. Но это больше чем символ страданий, это символ абсолютного зла, ее часто сравнивают с Аушвицем.

Собственно город Хиросима чем-то напоминает Ватикан или Поталу, а именно атмосферой места куда совершают паломничество. Тысячи сакральных жертв, но нет какого-то определенного божества. Есть молитвы и нарратив падения человечества в пучину греха. Местные НКО сами утверждают что Хиросима это не простой японский город, но и всемирный центр идеологии пацифизма.

Огромный современный вокзал всегда наполнен экскурсионными группами школьников, бой-скаутов, пенсионеров, иностранных туристов, ВИП визитеров из других стран, сельских жителей. Как принято в Японии, все дицспилинировано ходят за гидом с флажком. Миллионы людей ежегодно совершают паломничество в Парк Мира. Именно так – совершают паломничество.

Представить себе что случилось в Хиросиме еще труднее чем представить себе то что случилось в Аушвице. Хиросима – это разовое событие, которое оставило после себя очень мало визуальных следов. Конечно можно сказать что весь нынешний город Хиросима – результат бомбардировки. Улицы с магазинами, парки, стадион для бейсбола, высотки – ничего этого тут не было до 6 августа 1945. Даже старинную крепость заново соорудили из бетона.

Но сложно избежать наследия бомбы, особенно если у вас европейская внешность. В глаза местных жителей любой обладатель европейской внешности скорее всего американец. Конечно никто не подойдет и не скажет в лицо «Ваша страна устроила тут ядерный армагеддон». Нет ничего более чуждого японскому характеру чем резать в глаза правду-матку. Но когда, направляемые своими учителями к вам подходят школьники и спрашивают что вы думаете о мире во всем мире, трудно отделаться от ощущения что от вас ждут какого-то жеста покаяния. От вас ждут слов «за мир во всем мире» именно потому что вы белый.

Сам парк напоминает городок Лурд, где тоже произошло событие вокруг которого нарастили религиозный культ. Везде рассыпаны беседки, обелиски, колокола, фонтаны, алтари, где можно помянуть погибших и помолиться об их душах. Магазины вовсю торгуют сувенирами. На ручках, брелках, майках, открытках, кружках, книгах, буддистских четках, палочках для еды – призывы к миру. Часто встречается изображение так называемого Атомного купола (по японски Гэмбаку). От выставочного павильона торгово-промышленной палаты Хиросимы, построенного в 1915 чешским архитектором Яном Летцелем, остался остов увенчанный скелетом купола. После войны не стали восстанавливать, оставили как памятник. Там проводятся церемонии, спускают по реке бумажные фонарики, трепещут на ветру гирлянды из бумажных журавликов. Неподалеку кенотаф (символическая могила) в виде бетонной арки. Поведение японцев возле кенотафа похоже на их поведение на синтоистских религиозные объектах, то есть с европейской точки зрения недостаточно почтительное. Кто молится, кто бросает монетки в пруд, кто фотографируется на фоне.

Глядя на на смеющихся школьниц в синей форме, я вспомнил еще одно место и вспомнил свое удивление как непринужденно японцы ведут себя в местах, где погибли сотни и тысячи людей. Речь идет о Сайпане, небольшом острове в Тихом океане. Ближайший остров – Тиниан, откуда взял курс на Хиросиму самолет «Энола Гей». Сайпан успел побыть испанской, немецкой и японской колонией, а летом 1944 там высадились американские морпехи. В первые несколько дней погибло 25000 японских военнослужащих и четыре тысячи американцев. Но самым ужасным событием стали массовые самоубийства гражданских лиц, особенно женщин с детьми, которые бросались в океан с обрыва получившего прозвище «обрыв банзай». Еще долго потом на берег выносило тела с пулями в спинах и в затылках – это японские снайперы стреляли в тех своих соотечественников кто не проявлял должной верности императору и недостаточно резво бежал самоубиваться. У обрыва табличка на английском и японском языках – «Скала самоубийств». А они хихикают и фотографируются.

Но добавьте в ситуацию элемент иерархии – и тут японцы становятся угнетающе серьезными. В чинопочитании им просто равных нет. На следующий день после посещения Хиросимы меня занесло в город Фукуока в провинции Кюсю. На площади возле вокзала проходила церемония посвященная безопасности на дорогах. Девочки в школьной форме и лентами через плечо с надписью «Мисс Фукуока Дорожная Безопасность 1992» стояли неподвижно, сложив руки в белых перчатках и безмолвно слушали как какие-то старые хрычи дуют в одну дуду о том как важно соблюдать правила уличного движения. Духовой оркестр больше напоминал роту прусских гвардейцев на смотре. Представители разных городских служб в медалях и значках своих ведомств стояли на трибуне выстроившись как генералы на параде. Никто не позволил себе ни улыбнуться, ни слова молвить вне протокола. Здесь была иерархия, здесь каждый и каждая знали предназначенное им место – и неважно что речь шла не о массовой гибели соотечественников, а о правилах уличного движения.

Что в Хиросиме интересно – так это трения между тем что город претендует на звание международного центра пацифизма и темой исключительно японских страданий. Где-то в углу, за периметром парка, стоит памятник погибшим в атомную бомбардировку корейцам. Многих из них мобилизовали в Японию работать по трудовой повинности. Памятник – большая каменная черепаха, традиционное украшение корейских могил. Его поставили в семидесятые, на средства собранные корейской диаспорой в Японии. На черепахе лежат цветы, венки и висят гирлянды журавликов исписанные корейскими буквами. Рядом табличка на английском и корейском. Любые попытки передвинуть памятник собственно в мемориальный парк наталкивались на отказы муниципальных властей Хиросимы. Кенотаф может быть только один, только вот корейцы там не упоминаются.

Кое-кто в Японии жалел что Хиросиму отстроили, а не оставили разрушенной в назидание потомкам. В восьмидесятые годы бывший учитель из Осаки Уно Массами написал целую серию книг о том как следует поучиться у евреев, не-больше-не-меньше, управлять миром. Эти книги издавались и продавались стотысячными тиражами. В одной из них, под названием «Когда доллар станет бумажкой», есть целая глава посвященная Хиросиме. Уно писал что Хиросиму не надо было отстраивать, а надо было сделать из нее музей, как из Аушвица, а из Аушвица музей был сделан по инициативе евреев. (На самом деле, по инициативе правительства Польши и евреев там никто не спрашивал). По словам Уно евреи внушили всему миру чувство вины перед собой и таким образом не ассимилировались, а наоборот, возродили свое государство. А японцы дали американцам обвести себя вокруг пальца и построили безликий современный город там где атомное пепелище должно было служить вечным памятником японским страданиям.

Понятно что не все читатели разделяли эти завиральные идеи. Если вынести за скобки антисемитизм и идею не восстанавливать Хиросиму, то многие японские националисты согласны что американцы внушили японцам чувство вины за войну в Азии, а японцы им это позволили – и это плохо для японской нации. У крайних левых столь же дикие варианты объяснения атомному ужасу – эксперимент, геноцид белых над азиатами, демонстрация военной мощи США для СССР, чтобы Советы не вздумали лезть в Японию. (Это как же надо историю собственной страны не знать. На Ялтинской конференции союзники договорились, что СССР «полезет» в Японию через три месяца после окончания войны в Европе). А вот более умеренные левые выступили со следующей идеей. Пройдя через такой уникальный ад, японский народ получил право и священную обязанность «поднимать свой голос в защиту мира», особенно если США что-то не то делают. Это катехезис под названием «уроки мира» сформировал левый профсоюз японских учителей, всегда бывший занозой в боку у сменявших друг друга консервативных правительств. Основные черты этой идеологии – пацифизм, антиамериканизм и симпатии к коммунистическим государствам, сильнее всего к Китаю. Странный какой-то пацифизм, избирательный.

У японского левого пацифизма есть черта в некоторой степени роднящая его с романтическим национализмом, обычно ассоциируемым с правыми кругами. Это обида на американцев за лишение народа коллективной памяти. Романтические националисты были недовольны что американская оккупация покончила со священными традициями вроде культа императора и тем самым лишила японский народ его идентичности. Романтические пацифисты были недовольны что американцы, в стремлении предать забвению собственные преступления и использовать Японию в своих военных авантюрах, делали всё чтобы японское общество забыло о трагедии в Хиросиме и Нагасаки. Как раз про Нагасаки (обычно он остается в тени Хиросимы) Акира Куросава и снял свой фильм «Августовская рапсодия». Это фильм-оплакивание, не только жертв бомбардировки, но и исторической памяти, того как быстро забывают историю следующие поколения. В интервью берлинской газете Куросава сказал: «Наши политики молчат [об атомной бомбардировке] может быть потому, что не хотят сердить американцев. По США не извинятся перед японским народом, эта драма не закончится».

* * *

Официальный нарратив педалирует то что Хиросима не была военным объектом, но и мирным городом ее назвать нельзя. Даже если вынести за скобки значение Хиросимы как транспортного хаба для войск во время войны с Китаем (1894) и русско-японской (1905), во вторую мировую войну там размещался второй по значимости оперативный штаб после Токио. Город был буквально наводнен солдатами.

О Хиросиме написано немало художественной литературы, но настоящих шедевров в этом потоке немного. Бесспорным примером такого шедевра является роман Ибусе Масуи «Черный дождь» где без прикас описывается каким милитаризмом было пронизано все японское общество. Там есть сцена, где незадолго до взрыва на знаменитом мосту Аои стоит группа школьников и слушает через репродуктор патриотическую речь, а потом поет военную песню. К концу повествование, после того как атомный ужас описан во всех подробностях, губернатор префектуры выступает по радио с призывом сражаться дальше: «Граждане Хиросимы – потери наши велики, но это война!»

Граждане Хиросимы таки были жертвами – в первую очередь собственного правительства, его милитаристской политики. Но когда в 1987 группа школьников из Осаки подала прошение включить в экспозицию хоть какое-то объяснение почему США так ополчились на Японию – им в этой просьбе было отказано. Так же как миллионы других (Хиросиму посещает 60000 школьников в год) эти старшеклассники увидели главную экспозицию – искореженные от жара бутылки, фотографии грибовидного облака и моста с тенями, обугленные клочки ткани, огромное панно в натуральную величину сделанное со снимка – искалеченные люди ковыляют среди развалин и кожа с них буквально оползает.

Возможно с некоторой помощью своих учителей именно эта группа школьников захотела увидеть и узнать больше. Они хотели узнать что случилось до. Они хотели, чтобы было официально признано, что некоторые из погибших хиросимских корейцев были принуждены к трудовой повинности. (В Осаке, так же как в Киото и Хиросиме, до сих пор наличествует большая корейская диаспора). Ничего этого сделано не было. Так возникло неформальное движение хиросимцев «Звено мира» из тех, кому не нашлось места в официальном патриотическом нарративе – правозащитников, христиан, хибакуся. Я спрашивал директора официального музея в Хиросиме почему в экспозицию не включили ничего относительно японской агрессии против других стран. Кавамото Йошитако, вежливый муниципальный бюрократ в синем саржевом костюме ответил так: «У нас такого никогда не будет. Наша цель – рассказать что случилось 6 августа 1945 и после этого. Агрессоры были в Токио, не здесь».

В своих речах Кавамото использовал и универсалистскую лексику («мир во всем мире», «семья народов) и националистическую. Мне показалось что он привык объяснять иностранцам что такое японский национальный характер. Японцы смеются когда им грустно. Японцы понимают друг друга без слов. Японцам трудно дается объективность. А что же до юных японцев, до нового поколения?

«Молодое поколение не понимает что такое выносливость и стойкость» — ответил Кавамото – «Они не понимают какой жизнью мы жили. Приезжают сюда и рассказывают что японцы совершали военное преступления, но не понимают о чем говорят. Они просто повторяют за своими левыми учителями». Потом он поделился со мной соображением что молодежь уже не читает, а воспринимает визуально и поэтому надо показывать им картинки. Но разве не надо преподавать историю второй мировой войны в полном объеме, спросил я. Конечно надо, ответил Кавамото. Но не здесь. Наш музей не для этого. Ну так для чего же ваш музей, спросил я, окончательно сбитый с толку.

Кавамото улыбнулся, потому что скорее всего почувствовал себя на территории где ему было комфортно и безопасно. Он сказал: «Мы же не образовательное учреждение, в отличии от большинства музеев. Это скорее храм где можно помолиться об успокоении душ погибших и мире во всем мире. Человечество должно построить лучший мир и наш долг, долг Хиросимы – об этом напоминать. Лучше призывать к солидарность чем углубляться в бесконечные исторические споры на тему кто виноват».

* * *

Если проехать полтора часа на поезде, а потом еще сорок минут на пароме от Хиросимы, можно добраться до одного интересного места. Окуносима – совсем маленький остров во Внутреннем море. Первое что замечаешь когда сходишь с парома – это кроликов, которых тут великое множество. Они бегают по аккуратным дорожкам и зеленым газонам и так привыкли к людям что позволяют себя гладить. Больше на острове особо ничего нет – только гостиница скорее похожая на больницу, старая артиллерийская позиция оборудованная с таким расчетом что орудие держит под контролем пролив да небольшое бетонное строение у причала. Это Музей ядовитого газа.

Ручные кролики – потомки животных которых использовали в качестве экспериментального материала на самой большой фабрике ядовитых газов во всей империи. Во время войны здесь работало более пяти тысяч человек, среди них немало подростков и женщин. Более 1600 погибло от соприкосновения с токсичными газами, безопасность работников никого не волновала. Китайские источники утверждают что здешняя продукция отправила на тот свет 80000 китайцев. Место было настолько засекреченное, что долгое время не появлялось на японских картах.

После войны мало кто вообще про это знал. Американцы пришли в 1945, забрали документацию, сожгли заводские корпуса и выбросили в море цилиндры с газом. Лишь в восьмидесятые годы молодой японский профессор истории Йосими Иосиаки обрнаружил в американских архивах свидетельства о том что на острове Окуносима хранилось 15000 тонн химических боеприпасов, а на территории Хиросимы закопали двухсоткилограммовый контейнер с горичиным газом.

Те работники фабрики кому удалось пережить войну страдали от хронических заболеваний и в пятидесятые годы обращались к правительству с просьбами о компенсациях. Им было отказано. Если бы правительство признало существование производства химического оружия, это бы плохо выглядело. Из учебников вымарывались все упоминание о том что японская императорская армия применяла химическое оружие. В 1975 к тому времени оставшиеся в живых работники фабрики снова обратились за компенсациями – и добились признания. В 1988 им разрешили собрать деньги и поставить небольшую стелу в память о тех кто на производстве химического оружия отравился и погиб.

Я познакомился с куратором этого музея размером с одну комнату. Его звали Мураками. В 1940 Мураками закончил восьмилетку и устроился на завод химического оружия уборщиком. Хорошо платили и опять же, патриотизм. «Мы были исполнены духа самопожертвования» — рассказывал Мураками и показывал мне гротескные экспонаты вроде деревянной лошади в противогазе. Мураками показался мне честным человеком, не занимался морализаторством, не углублялся в филосовские дебри. Насколько это вообще возможно для японца, он говорил четко и прямо. Его я тоже спросил – зачем ЭТОТ музей нужен? Мураками ответил: чтобы люди имели полную картину, а не думали, что Япония и японцы только жертвы. «Мы тут не мороженое делали» — сказал он.

То, что японское правительство изготовляло в товарных количествах химическое оружие, применяло его и хранило под Хиросимой ядовитый газ ни на йоту не умаляет ужаса от атомной бомбардировки. Но знание этого факта дает более точную историческую перспективу.