Трудно сказать в какой именно момент война началась для немцев и японцев. Возможно у каждого он был свой. Есть известные кадры когда немецкие солдаты отодвигают шлагбаум на польской границе в сентябре 1939, но были ли это началом? А может все началось с аннексии Судет в Чехословкии или аншлюса с Австрией? Война режима с евреями вообще началась с 1933 года, уж во всяком случае с 1935, когда были приняты Нюрнбергские законы. Начало Холокоста можно отсчитывать с 9 ноября 1939, когда по всей Германии горели синагоги. Чтобы избежать этой путаницы, весь период с 1933 по 1945 немцы называют «Гитлерцайт», а не «война». (В русском есть точно такой же термин – «сталинское время»). «Война» немцы говорят только в контексте собственных страданий – кто-то замерз под Сталинградом, кто-то попал в плен, кто-то погиб в бомбежку.

В Японии тучи начали сгущаться с 1931, когда было основано марионеточное государство Манчжу-го в северо-восточном Китае. Война с остальным Китаем началась в 1937, война с США – еще через четыре года. Только японцы либеральных и прозападных взглядов называют вторую мировую «тихоокеанской войной». Сторонники идеи что Япония защищала всю Азию от большевизма и западного империализма называют эти события «великая восточноазиатская война». Агрессия против Китая проходит под грифом «китайский инцидент». А вот левые весь период с 1931 по 1945 называют «пятнадцатилетней войной». Некоторые историки вообще считают что противостояние Японии и коллективного запада началось в 1853, с визита эскадры коммодора Перри.

(В любимом кино «Дорога в рай» показано что азиатам неяпонских национальностей было более чем ясно какое «освобождение от западного колониализма» Япония им несет. Лагерь для интернированных женщин на Суматре, начальник лагеря толкает речугу на тему «Япония борется с колониализмом западных держав», китаянка в строю шепчет австралийке – «с такими освободителями никаких колонизаторов не надо». Дальше по сюжету фильма китаянку сожгут заживо за то что она пыталась пронести в лагерь хинин).

Если момент начала войны в мозгах и сердцах граждан стран-агрессоров сложно установить, то с моментом поражения все обстоит иначе. Грибовидное облако над Хиросимой, речь императора по радио 15 августа, где он на изысканном церемониальном языке призвал своих подданных «перенести непереносимое» описаны в многочисленных произведениях японских писателей и появляются во многих фильмах. Это известные всем клише послеовоенной Японии – символы поражения, страдания и унижения.

В Германии были свои символы поражения, но и там и там это были руины – города в руинах, жизни в руинах, руины оставшиеся от былых идеалов. Один из первых немецких послевоенных кинофильмов – «Убийцы среди нас» режиссера Вольфганга Штаудте (1946). Начинается он с того что главный герой пробирается по руинам Берлина. Он пьян и ему везде мерещатся крысы. Немцы называли свое поражение «цузамменбрух» (коллапс) и «штунде нуль» (час ноль). Все было разрушено, все требовалось начинать с нуля. У японцев в ходу были термины «хайсен» (поражение) и «шусен» (окончание войны). Все чему их учили верить и поклоняться – будь то культ личности фюрера или поклонение императору, от самурайского духа до немецкой доблести, от жизненного пространства до собирания всей Азии под одной крышей, японской естественно – тоже лежало в руинах.

Летом 1945 английское правительство послало в Германию журналиста Стивена Спендера с исследовательской миссией узнать осталось ли что-нибудь от немецкой интеллектуальной элиты. В числе прочего Спендер взял интервью у Конрада Аденауэра, тогда еще мэра Кельна. Аденауэр сказал: «Немецкий народ духовно изголодался. Ему нужна пища для воображения». Это было нелегкой задачей потому что немецкий язык был насквозь пронизан жаргоном массовых убийств, тем для чего Джордж Орвелл вскоре изобретет термин «новояз». Как создавать литературу на таком языке?

У японского языка такой проблемы не было. Он пережил войну достаточно незатронутым хотя наиболее тонко чувствующие представители военного поколения вздрагивали когда слышали слова «раса» или «нация». В начале шестидесятых философ Йосимото Такааки сравнил эти слова с ковырянием в ране. И все-таки «кокка» (нация, государство) и «минзоку» (народ) не несли такой же коннотации как «сондербехандлунг» (особые меры) или «эйнзацгруппе» (отряд специального назначения). Жаргон японского империализма был пропитан расизмом, но от него не воняло лагерями смерти. (ИМХО автор просто не изучил вопрос. В японском языке военного времени есть термины, от которых до сих пор у всех, кто в теме, мороз по коже, например «женщины для утешения» или «управление по водоснабжению и профилактике Квантунской армии». Наверняка их больше. Другое дело, что основная масса жертв японского империализма – китайцы, корейцы, филиппинцы – не оставили такого количества письменных воспоминаний, как жертвы геноцида в Европе. Или оставили, но эти воспоминания не переводились на европейские языки).

А вот с культурой дело обстояло прямо противоположным образом. У немцев была донацистская культура, прочный фундамент, на котором они могли заново строить. Эту культуру уважал весь остальной западный мир. И не просто уважал, а во многом сам из нее черпал. («Немец Мартин Лютер разбил оковы средневекового догматического мышления, обогатил ваш язык, вашу поэзию. Немцы Лейбниц, Кант, Фейербах учили мыслить все человечество. Немцы Лессинг, Гете, Шиллер, Гельдерлин, Гейне создали всемирную славу немецкой литературе. И теперь есть прекрасные писатели, которых от вас скрывают: братья Томас Манн и Генрих Манн, Иоганнес Бехер, Бертольд Брехт, Анна Зегерс, Эрих Вайнерт… Немцы Бах, Моцарт, Бетховен, Шуберт, Шуман, Вагнер тоже завоевали мир прекрасной музыкой… Немцы Гельмгольц, Геккель, Рентген, Фабер, Эйнштейн (хотя нацисты изгнали его как еврея, он такой же немец, как Дизель или Цеппелин), немецкие ученые и немецкие инженеры, немецкие рабочие и немецкие крестьяне заслужили уважение и симпатию во всех странах земли.» – Лев Копелев, «Хранить вечно»). А японскую феодальную самурайскую культуру американские власти (и многие японские левые) сочли главной духовной скрепой свергнутого режима и она пошла под цензурный нож. Были запрещены все фильмы о самураях, все фильмы с боями на мечах, даже театр Кабуки. Антологии средневековой поэзии просматривались на предмет имперских поползновений. Цензура даже запрещала изображения горы Фудзи, одной из главный синтоистских святынь. Поклонение природе слишком часто перетекало в поклонение императору и государству. Вырезали даже сцену из фильма 1946 года, где крестьяне работают на склонах Фудзи.

Но из руин поражения в обеих странах родилась новая литература и новый кинематограф. В Германии она называлась трюммерлитератур (буквально «литература руин»), а первое послевоенное поколение японских писателей называли себя «якеато сейдай» — выжженное поколение. Большая часть литературы конца сороковых-начала пятидесятых окрашена нигилизмом и отчаянием. Японские писатели-фронтовики писали свою окопную правду. В книге «Костры на равнине» Оока Шохей вспоминал военные действия на Филиппинах, когда оголодавшие японские солдаты месяцами не спускавшиеся с гор Лузон пожирали трупы врагов. (Филиппинцев называли «черными свиньями», американцев – «белыми свиньями»). Писали о том, как солдата не дождалась жена, как добродетельные жены становились проститутками, чтобы накормить детей, а ветераны копались в мусоре за оградой американских баз. В 1952 формально закончилась оккупация, тиски цензуры ослабли и на экран начали проникать ужасы последствий бомбардировок Хиросимы и Нагасаки и неприятные для местных стороны соседства с американскими базами – проституция, преступность, опасность для женщин. В этих фильмах джи-ай (обычно темнокожий) насиловал японку (непременно юную и невинную) в рисовом поле (символ крестьянской, исконно-посконной Японии). (Знали бы они, что сейчас на Окинаве происходит. Там целая субкультура японских, вернее окинавских, девушек из кожи вон лезет, чтобы понравиться именно афроамериканским военнослужащим. Делают афрокосы, накачивают попу, разбираются в хип-хопе).