Возможности трудоустройства для евреек с университетскими дипломами в центральной Европе начала века были довольно жестко ограничены. Сексизм и антисемитизм ставили им барьеры для поступления на госслужбу в качестве учительниц школ, профессоров университетов, экономистов или врачей, особенно до 1914 года. Во время войны, как всегда, для женщин открылись возможности – и, как всегда, женщин выкинули, когда отвоевавшие ветераны вернулись и потребовали свои рабочие места назад. В 1919 в Германии и в Австрии женщинам наконец разрешили «абилитацион», то есть становиться тем что в американских университетах называется Associate Professor, разрешили встать на самую низкую ступеньку академической карьерной лестницы. В 1922 женщины получили право сдавать экзамен на адвокатскую практику. Лишь очень немногие сумели сделать карьеру в академическом мире или в юриспруденции до 1933 (в Германии) или до 1937 (в Австрии). Медицина и преподавание в школах оставались наиболее распространенными профессиями у выпускниц университетов. Некоторые стали журналистками, редакторами, библиотекарями и соцработницами.

В конце девятнадцатого-начале двадцатого века школьная учительница была наиболее распространенной профессией у женщин среднего класса. До 1905 женщинам разрешалось преподавать только в начальных и женских школах. С 1905 (если получила университетский диплом и сдала экзамен на звание учительницы) женщина могла преподавать в школах второй ступени (гимназия или реальное училище). Как мы уже видели в предыдущей главе, большая часть женщин училась гуманитарным наукам в надежде получить место учительницы, но у евреек шанс на это был куда меньше чем у христианок.

В это время почти все школы в центральной Европе, начальные и средние, государственные и частные были протестантскими либо католическими. Эти школы по большей части принимали еврейских детей, но не нанимали еврейских учителей. Даже типа экуменические симультаншулен очень редко брали на работу евреев. До первой мировой войны в Пруссии еврейки составляли пол-процента(!) от всех учительниц. В период между двумя мировыми войнами в той же Пруссии еврейки составляли меньше четырех процентов от всех учительниц, а евреи – менее двух процентов от всех учителей. В других регионах Германии было хуже. Разве что в Вене было чуть полегче.

В нашей выборке из ста выпускниц университетов, которые пытались устроиться учительницами в школу, не устроилось почти половина. Им пришлось идти преподавать во всякие ликбезы для рабочих, вечерние школы для взрослых или же заниматься частным репетиторством. Остальные работали в основном на временных позициях и на птичьих правах. Кому-то удавалось устроиться в еврейские школы, например Тилли Эпштейн всю жизнь преподавала в образцовой еврейской школе под названием «Франкфурт Филантропин». Эта школа охватывала все классы, от детского сада до абитуры. Тилли начала учиться в Филантропин в 1888, когда ей было шесть лет. В 1901 выпускница вернулась в качестве помощницы учителя французского и немецкого языков, а в 1904 получила постоянное место. Тилли видела себя частью нового поколения прогрессивных учителей и постоянно совершенствовалась в профессии. Кроме первого доктората по философии, она в 1925 получила второй – по романским языкам. Это позволило ей получить должность Studientratin, что-то вроде завуча. После погрома «Хрустальная ночь» в ноябре 1938 она оказалась во главе Филантропин. К тому времени как ей удалось в апреле 1941 покинуть Германию, нацисты школу закрыли.

В еврейские школы понадобилось сразу много учительниц уже в тридцатые, когда еврейских детей стали выгонять из государственных школ и последним была некуда больше деваться. Стелла Херциг Клайн изучала психологию и древние языки в университете Вены. Несколько лет промыкалась без постоянной работы, пока не поступила преподавать латынь в легендарную еврейскую гимназию основанную равом Цви Чачесом. Сначала ей, ассимилированной социал-демократке, было несколько неуютно в сионистской школе, но очень скоро Стелла полюбила своих учеников, а они ее. В 1938 она сумела уехать в Англию.

Кэте Леви (Фрейхан) выросла в ортодоксальной семье в Альтоне и занималась с самим равом Йосефом Карлебахом. (Ссылка на пост про рава Карлебаха в первом комментарии). К тому времени как она получила свой диплом в немецкой филологии в 1934, не осталось не единственного шанса на устройство в государственную школу. Кэте устроилась в еврейскую женскую школу в Берлине преподавать светские предметы и музыку, и еще в этих условиях повышала квалификацию – заканчивала курсы которые давали право преподавать девочкам религию и разговорный иврит.

Если у еврейки посвятившей себя педагогической деятельности были средства (наследство или что-то вроде), она могла открыть свою школу. Такие школы начали еще до первой мировой возникать в Берлине и Вене и предназначались они для еврейских девочек и девушек.

* * *

До прихода к власти Гитлера 84 женщины получили разного уровня профессорские должности в университетах Австрии и Германии. Это составляло 1.1% общего числа профессоров. Лишь четыре женщины, христианки из христианских семей, получили должности full professor. Из числа остальных восьмидесяти 32 были этническими еврейками – 11 в гуманитарных науках, семь в математике и естественных науках, пять в юриспруденции и экономике и девять в медицинских исследованиях. Удивительно что их было так много – если не забывать о повальном антисемитизме. Неудивительно другое – большая часть этих женщин были крещены в детстве или по собственной воле оставили общину.

Крещение далеко не всегда спасало от дискриминации. Будущая католическая святая Эдит Штейн получила свой докторат по философии в 1916 и перешла в католичество в 1922. Но ее не приняли преподавать ни в один из университетов где она училась – ни в Бреслау, ни в Геттингене, ни во Фрейбурге. Ей пришлось пойти преподавать в католический институт усовершенствования учителей. Ева Фисель, виднейший в Европе специалист по этрускским языкам, с детства протестантка, преподавала в мюнхенском университете по временному контракту, за 66% процентов зарплаты обычного профессора.

Еще когда Эмми Нётер был жива, всем было ясно что это математический самородок появляющийся раз в столетие, и тем не менее, она так и не стала Full Professor. Так и проходила в помощниках и доцентах до самой своей эмиграции в 1935. Свой докторат в математике Эмми получила в университете Эрлангена и до войны работала там без зарплаты – проводила исследования и иногда подменяла в лекционном зале своего отца, профессора Макса Нётера. Во время войны она стала ассистенткой профессора Давида Хильберта в Геттингене, но никогда не собирался давать ей профессорскую должность, несмотря на то что Давид Хильберт писал письма в ее защиту и все пороги обивал. Это ему принадлежит блестящая цитата «Непонятно, почему пол кандидата должен что-то определять. Тут университет, а не баня». Так продолжалось многие годы – Эмми исследовала, писала, преподавала, не получая за это ни звания, ни зарплаты.

Эмми была не только математическим самородком, но и прирожденным преподавателем, человеком начисто лишенным тщеславия и корысти. Она всю душу вкладывала в своих студентов и студенток, развивала их таланты, справедливо полагая что в науке всем место хватит и пусть расцветают тысячи цветов. Они никогда не скрывала ни своей национальности, ни своих убеждений – социал-демократических и пацифистских. Ее не интересовали понты, материальные блага, а к одежде было одно единственное требование – должна быть удобной и опрятной. Даже тогда все было понятно с ее профпригодностью быть профессором – многие ее ученики сделали себе имя в науке, ее вовсю приглашали университеты за пределами Германии. Но профессором она так и не стала – потому что еврейка, потому что социалистка, а главное – потому что женщина.

Понятно что социалистические и пацифистские взгляды в консервативной академической среде не очень приветствовались, но мужчинам они получать профессорские места не мешали. То что Эмми Нётер была еврейкой, ей конечно тоже не помогало. В отличии от подавляющего большинства женщин и многих мужчин еврейского происхождения которые получили преподавательские места в немецких и австрийских университетах, Эмми никогда не порывала связей с еврейской общиной. Но были и мужчины евреи которые не порвали с общиной – и стали профессорами. А вот преодолеть сочетание барьеров сексизма и антисемитизма не смогла даже Эмми Нётер.

Профессору-мужчине общество прощало рассеянность, так себе социальные навыки и пресловутые разные носки. Профессору-женщине общество такого не прощало. Про Эмми ходило масса анекдотов, где высмеивались ее внешность и манера одеваться. Ее неформальным прозвищем стало Der Noether, то есть «тот самый Нётер». (В немецком, в отличии от английского, у определенного артикля есть род и к Эмми применялся определенный артикль мужского рода). Математический гений Эмми часто просто пугал ее коллег и студентов и они компенсировали это комментариями про ее лишний вес и общее несоответствие гендерным стереотипам. (Я не могу сказать насколько легче было тогда конвенционально красивым женщинам-ученым. Вот физик Лиза Мейтнер, тоже еврейка, прямо кинозвездно красива, а толку. Все равно ее даже не пускали работать в лабораторию и она была вынуждена начинать свои эксперименты в каком-то подвале. И Нобелевскую премию за их с Лизой общие исследования получил один Отто Хан).

* * *

Пробиться в юриспруденцию женщинам было еще тяжелее чем в академические круги. Согласно официальным данным в 1925 в Пруссии пятнадцать евреек составляли сорок процентов от всех женщин-адвокатов. В 1933 общенемецкий показатель составлял – 32 еврейки это тринадцать процентов от всех женщин-адвокатов. Буквально единицы стали судьям в судах низшей ступени. Другие работали в фирмах во владении мужчин или во всяких центрах юридической помощи для неимущих.

Первыми ласточками получившими юридическое образование, еще до первой мировой, стали Мари Мунк и Маргрете Берент. Тогда женщинам не позволялось сдавать экзамены на лицензию адвоката. Мари Мунк работала помощницей в юридической фирме в Бонне – интервьюировала клиентов, готовила документацию и проводила слушания в судах под присмотром лицензированных адвокатов. Получала меньше секретарши. Потом Мари перешла в центр юридической помощи в Мюнхене, где ее клиентками стали в основном женщины, а консультировать пришлось по вопросам семейного права и защищать права одиноких матерей. Во время первой мировой войны она вернулась к родителям в Берлин и работала консультантом в берлинской мэрии – бесплатно. Маргрете Берент тоже работала бесплатной помощницей в нескольких фирмах, потом в центре юридической помощи неимущим женщинам в Берлине и штатным юристом на электрическую компанию.

Как только появилась возможность, обе сдали лицензионные экзамены. Мари Мунк приняли на работу в региональное министерство юстиции Пруссии, но через год уволили. Она открыла собственную практику в Берлине. Маргрете Берент работала адвокатом до 1933 (тоже с собственной практикой рассчитанной в основном на женщин и на семейное право). А вот Мари Мунк в 1929 исполнила мечту всей своей жизни – по примеру отца стала судьей, первой в Германии женщиной-судьей. Ее назначение было «пожизненным» и с хорошей зарплатой – несомненно помогло и то что в детстве она была крещена. Но в 1933 Мари Мунк поняла что ее, как неарийку, скоро попрут с места и решила этого не дожидаться – эмигрировала в США. В США получила лицензию адвоката и работала по специальности. Умерла в 1978 в Массачусетсе.

* * *

В отличии от государственных школ, университетов и юриспруденции, медицина и медицинские исследования оказались для евреек более гостеприимной сферой деятельности (так же как и для евреев). В начале двадцатого века евреи составляли 15% всех практикующих врачей в Германии. Накануне первой мировой еврейки составляли 25% всех немецких женщин-врачей. Цифры на 1933 год: 4970 евреев составляли 11 процентов от врачей мужского пола и 587 евреек 14 процентов от врачей женского пола. По нацистской классификации 17% немецких медиков были неарийцами. В больших городах эта цифра доходила до 36%.

В выборке которую я изучала, примерно половина еврейских женщин-врачей открывали собственную практику, 25% работали в клиниках и больницах, 10% занимались исследованием и общественным здравоохранением, а остальным даже не удалось как следует начать карьеру до прихода нацистов к власти. Между двумя мировыми войнами, по причине растущего антисемитизма и повальной безработицы, рынок труда не был гостеприимным ни для женщин, ни для евреев, ни тем более для еврейских женщин.

Кэте Франкенталь получила лицензию врача до первой мировой войны. Работала сначала в родном Киле, потом в Берлине, потом перебралась в сельскую местность – тамошний врач, единственный на всю округу, ушел на фронт. Кэте пришлось лечить не только женщин, но и мужчин – больше было некому. Присутствие женщины-врача, да еще имевшей обыкновение публично курить и выпивать в местной пивной произвело в глубинке настоящий фурор. Кэте попросилась врачом на фронт. Немецкая армия женщин в качестве врачей не принимала потому что это означало бы давать им офицерское звание. Тогда Кэте устроилась в австрийскую армию и была военврачом на Балканах и в Карпатах, часто единственной женщиной на всю казарму.

После войны кроме медицинской у нее наметилось еще и политическая карьера. Не оставляя своей частной медицинской практики среди неимущих женщин, социал-демократка Кэте Франкенталь избралась в берлинский горсовет. Она занималась исследованиями в Институте патологий. В середине двадцатых ей предложили место исследователя в университете города Грифсвальд. В теории это место должно было привести к званию Full Professor, но Кэте слишком хорошо знала что ждет в провинции еврейку, социалистку и женщину которая по мужски одевается. Первого опыта ей на всю жизнь хватило и, как большинство евреек-врачей, она сочла за лучшее остаться в большом либеральном городе.

Как политик Кэте активно участвовала в либерализации немецких законов относительно гомосексуальности и абортов (речь идет о Веймарской республике). Одной из ее инициатив стала сеть муниципальных консультаций, где вели профилактические беседы с женатыми парами и распространяли контрацептивные средства. В 1928 она закрыла свою практику и стала муниципальным врачом в рабочем предместье Берлина. Денег там было меньше чем в частном секторе, но это была государственная работа с пенсионным обеспечением. В марте 1933 Кэте Франкенталь с этой работы поперли и с тех пор она скрывалась, избегая ареста. Ей удалось уехать сначала в Прагу, потом в Париж, в 1936 – в США. В Нью-Йорке она открыла практику психоаналитика. (Кэте Франкенталь умерла в Нью Йорке в 1976 в возрасте 87 лет. Она отличалась железным здоровьем и до самого конца справлялась со всем сама. Послевоенные городские власти Берлина (западного) восстановили ее в правах муниципальной служащей, платили пенсию и прислали письмо с извинениями).

Кэте Франкенталь была высокая женщина с мужским телосложением. 100500 условностей и правил обязательных для большинства ее современниц для нее не существовали. Современники вспоминали ее любительницу носить мужскую одежду, посещать спортивные матчи, курить и пить пиво. Из ее мемуаров и биографий ясно что она совершенно не страдала от того что не вышла замуж и не имела детей. Ее не интересовало ничего из того чем женщинам предписывалось обществом интересоваться. Она отличалась от большинства врачей-евреек характером и привычками, но ее карьера была на удивление типична. Так же как у других евреек, большую долю в ее карьере занимала частная практика с лечением преимущественно женщин и детей. Как мы увидим в шестой главе, многие другие еврейки следовали феминистским и социалистическим идеям и были сторонницами репродуктивной свободы. И она была не единственной кто в конце карьеры занялась ментальным здоровьем, а именно психоанализом.

(Не могла не вспомнить современницу и коллегу Кэте Франкенталь по другую сторону фронта – доктора Веру Гедройц. Та тоже не была связана условностями, первая в Российской империи женщина-профессор хирургии, поэтесса Серебряного века, открытая лесбиянка, любительница мужской одежды, стрельбы в тире и игры в бильярд. Какой силой – и моральной и физической – надо было обладать, чтобы взять Распутина за воротник и вышвырнуть из царскосельского госпиталя как котенка. Неча переться в операционную с улицы в грязной шубе и сапогах.)

Так же как в остальной Европе и в США, первое поколение женщин врачей лечило в основном женщин и детей. Так обстояли дело и с еврейками, и с христианками. До первой мировой войны 14% женщин врачей в Германии были гинекологами, 12% педиатрами и еще восемь процентов врачей других специальностей лечило только женщин и детей. Так же как большинство женщин врачей в Германии, еврейки предпочитали частную практику, иногда у себя дома, иногда делили офис с мужем или отцом. Еврейские врачи отличались от своих коллег-христиан тем что больше уходили в узкие специализации, но еврейки не так часто специализировались как евреи. Любимыми специализациями евреек были педиатрия и психиатрия; распространены были так же гинекология, дерматология и офтальмология. Кое-кто специализировался на внутренних болезнях, почти никто не становилась хирургом или ортопедом. У евреев выбор медицинских специализаций был куда шире, но они тоже явно предпочитали внутреннюю медицину и психиатрию. Куда больше евреев чем евреек работало в исследовательских центрах университетов и преподавало.

Около четверти врачей-евреек чьи биографии были изучены для данной работы, рано или поздно пришли к специализации «душевное здоровье». Евреек с врачебными дипломами тянуло в эту область даже в большей степени чем евреев. Важно помнить что тогда психиатрия и психология были сравнительно новой специализацией, не очень престижной и не очень денежной – а эту нишу всегда заполняют женщины. (Сложно в это поверить, но в тридцатые-сороковые непрестижной в США была международная журналистика. В результате – целое созвездие мегаженщин, включая Рут Грубер и Марту Геллхорн).