Вечернее построение подходило к концу. Солнце село за стальную громаду ангара, похожего издали на гигантскую рыбу. Два десятка солдат отдела коммуникаций ждали, когда их сержант скажет, наконец, заветные слова «все свободны». Наконец в горячем воздухе прозвучало:
— Все свободны. Рядовому Элсингу и сержанту Неварез явиться к командиру.
— Какому сержанту Неварез? У нас их две – раздалось из строя.
— Кто это там такой голосистый? – больше для порядка нахмурился сержант и взглянул в свой блокнот – Анна Неварез.
Услышав своё имя, сержант Анна Неварез вздрогнула от неожиданности. Десять часов возилась она с капризными проводами и к концу дня так устала, что плохо воспринимала окружающую реальность. Ей хотелось чтобы её хоть на несколько минут оставили в покое и не дёргали. И вот на тебе – вызывают к командиру.
Народ разошёлся и к Анне подошёл рядовой Элсинг – 18-летний парнишка, ещё по-детски нескладный, с длинными руками и ногами. Прежде чем обратиться к ней, он деликатно вынул изо рта жвачку и только потом сказал:
— Идёмте, сержант. Разрешите вашу сумку.
Надо же, подумала Анна, такой маленький, а уже джентельмен. Её собственному мужу ни разу не пришло в голову взять у неё сумку или даже ребёнка.
Первой вызвали Анну и сообщили, что ей пришло срочное сообщение из Штатов по каналам Красного Креста. У неё упало сердце. Неужели что-то с детьми? Неужели этот безответственный идиот что-то натворил? Ну и она тоже хороша. Не надо было оставлять с ним девочек, надо было вести в Мексику к бабушке. Испугалась непонятно чего, а по правде говоря, просто поленилась. Анна развернула послание Красного Креста и прочла, что её муж был арестован за вождение в пьяном виде и так как это уже четвёртое нарушение закона с его стороны, то в течении тридцати дней его выдворят из США на основании существующих правил об иммиграции. А девочек передадут под опеку штата.
— Сэр – подняла она на командира абсолютно сухие глаза – Мне нужен отпуск. Я должна отвести детей в Мексику, моей маме. Я не могу допустить чтобы мои дети оказались в приюте.
— Как будто от меня что-нибудь зависит – пожал плечами капитан – Иди в юридический отдел, пусть они помогут тебе составить прошение генералу Салливану. Никто не может покинуть Ирак без его разрешения.
— Да, я поняла, сэр.
— Будешь выходить, скажи Элсингу, пусть заходит.
Анна вышла из кабинета командира и молча показала Элсингу на дверь. Она рухнула на деревянную скамью, стоявшую в коридоре и попыталась собраться с мыслями. Надо идти в юридический отдел, надо найти способ связаться с матерью. Но мысли не хотели укладываться в стройный план действий, просыпались сквозь пальцы, как иракский песок и оставалась одна серая безнадёжная тоска. Уже много месяцев не видела сержант Неварез своих дочерей и конца этому не предвиделось. Столько раз просыпалась она на своей раскладушке от мучительного кошмара – вот она сходит с трапа самолёта, честно отслужив своё, вот видит девочек, вот хочет обнять их, а они стоят и смотрят удивлённо – что это за чужая тётя? Конечно, дочери не забывали её, старшая писала письма, а младшая писать ещё не умела и присылала рисунки – яркие цветы, полосатую радугу и Мики-Мауса. В последнее письмо девочки вложили засушенные анютины глазки и Анна никак не могла сообразить, с чем они собственно её поздравляют. Потом вспомнила – Мамин День. Как раз вчера прошёл.
Скрипнула дверь и из командирского офиса вышел Джо Элсинг. Он прислонился к стене и счастливая умиротворённая улыбка разлилась по его лицу со следами солнечных ожогов и комариных укусов.
— Что происходит, рядовой Элсинг? – спросила Анна.
— Меня мама нашла, сержант. Вобщем, моя родная мать.
— Как это нашла? А кто же тебе тогда посылки шлёт?
— Не… Это моя приёмная семья. А маму свою я с шестого класса не видел. Нас выгнали из квартиры за неуплату, мы жили в метро, нас подобрала полиция и меня отдали в приёмную семью. Вот послушайте, что она пишет: «Сынок, я узнала что идёт война. Ты вроде как собирался служить. Напиши как у тебя дела».
— Где же твоя мама была всё это время? Мы уже год как воюем – вырвалось у Анны прежде чем она поняла, что её вопрос был крайне бестактным.
— Она от наркомании лечилась – тихо сказал Элсинг – Вот отслужу и заберу её к себе.
— Ну я рада за тебя. Дай Бог чтобы всё получилось как ты хочешь.
Они вышли из штаба и направились к своему палаточному лагерю, чтобы устроиться там на покой.

Дойдя до бетонной ограды, Анна свернула налево к своей палатке, а Элсинг направился дальше к группе палаток в противоположном конце лагеря. Не дойдя метров пятнадцать до крайней палатки, он услышал какой-то странный вой и краем глаза зафиксировал яркий сполох на чёрном небе. Больше он ничего не успел подумать в этот момент. Поднятый силой взрыва гравий брызнул ему в лицо, резкая боль разорвала затылок, в глазах потемнело. Элсинг упал на спину и падая увидел, что у него из живота торчит кусок снаряда. Ему было больно и страшно, как никогда в жизни. И в этот момент он впервые за много лет позвал маму. Он даже не знал, какую маму он звал, родную, которую любил в детстве или приёмную, которая ждала его с войны. Он хотел одного – чтобы кто-нибудь защитил его от падающих снарядов, унял адскую боль, вынул из живота этот ужасный осколок. «Мама! Мама!» — продолжал он шептать искривлёнными болью губами. И внезапно услышал:
— Я здесь. Я тебя не оставлю.
Значит мама в самом деле его нашла. Из последних сил Джо Элсинг улыбнулся и боль отпустила его.
Анна Неварез разорвала зубами санпакет, но взглянув на Элсинга отложила его. Остановившиеся глаза смотрели куда-то в сторону, но в уголках побелевших губ Анна увидела намёк на улыбку. И лёжа на земле, уткнувшись лицом в гравий, так чтобы шлем защитил голову, Анна поняла, что всё-таки не зря ползла сюда под дождём горящих осколков. Значит в последние минуты своей жизни Джо Элсинг всё-таки убедился, что мать его любит.