Я всегда любила винтовые лестницы. От каждой такой лестницы веяло тайной, сказкой, зарытым кладом. В нашей университетской библиотеке винтовая лестница вела к толстым, солидным фолиантам изданным ещё до первой мировой. Их мало кто читал. Сидя у подножья лестницы с большущим томом на коленях, я набиралась юридической мудрости. Ступенька за ступенькой. Шаг за шагом.
Если бы кто-нибудь тогда сказал мне, что вся библиотека адвоката может уместиться в солдатский рюкзак, я бы не поверила. Как не поверила бы и тому, что адвокат может работать без письменного стола и зелёной лампы, без мерцающих корешков книг на полках и внушительных портретов предшественников на стенах. Ничего этого у меня здесь нет. У меня есть мансарда с окошком. Стекло в окошке выбито снарядом, и я приспособила полиэтилен, чтобы во время песчаной бури меня не занесло песком. Фанерный топчан и две самодельные табуретки. За перегородкой стоит скамья, где клиенты коротают время в ожидании своей очереди.
Я – адвокатская контора для солдат в виде одного человека. Куда солдаты, туда и я. Собираюсь я обычно недолго. Покидала в рюкзак портативный компьютер, пяток дисков, справочник по оперативному праву, справочник по ведению трибуналов. Туда же идут смена белья, полотенце, зубная щётка, расчёска и любимая книжка. Каска, противогаз, автомат. Мне приходилось консультировать клиентов с борта грузовика, сидя на асфальте в тени вертолёта, на привале в пустыне, где из живности кроме, американских солдат водились только сороконожки.
Но обычно я сижу в мансарде, куда можно подняться только по узкой винтовой лестнице. Через фанерные перегородки слышны шаги, слышно как бьётся о стену автомат, висящий у клиента за спиной. Десятки людей поднимаются по лестнице каждый день ко мне в каморку. Одного из них, сержанта Алмейда из Провиденса, я узнаю по походке, прежде чем он просунет голову в дверь. Мой помощник, сержант Алмейда.
В первый день мы с ним снесли из мансарды мешков двадцать мусора, пару долхых кошек и дохлых мышей в ассортименте. Он сколотил топчан и табуретки, провёл электричество и повесил на перегородку скромный плакат

Квалифицированная юридическая защита – защитникам Америки.
Капитан Джулия Ратнер
Сержант Мануэль Алмейда

Он достаёт бумагу, ручки, скоросшиватели и бегает в штаб распечатывать мою писанину. Каждое утро сержант Алмейда начинает со слов: “Доброе утро, мэм. Что-нибудь сделать нужно?»
Сегодня ничего не нужно, сержант Алмейда. У тебя уже всё сделано со вчерашнего дня. Пойди выспись, бельишко постирай. Вот они, простые солдатские радости, на которые так редко хватает времени. Только будь осторожен спускаясь по винтовой лестнице. Крутая она. А ты нам здесь нужен целым и невридимым.
Сержант Алмейда родился на Островах Зелёного Мыса. Большинство людей об этих островах никогда не слышали и он со вкусом рассказывал о ласковом море, о весёлых людях, которые с утра выходили в море ловить китов, а по вечерам танцевали на улицах под аккомпанимент стальных барабанов. Но китов на всех на хватало и сержант Алмейда подался в Америку, где уже жило довольно много его соотечественников. Так его в репертуаре появилась новая байка – про мятежного проповедника Роджера Вильямса, который вдрызг разругался с нетерпимыми бостонскими пуританами, был осуждён ими на изгнание и основал новую колонию. Сержант Алмейда рассказывает об этом так, как будто сам присутствовал на суде над Вильямсом и на его переговорах с вождём племени Наррангансетт о покупке земли. Город – будущую столицу штата Род-Айленд – назвали Провиденс, что значит Провидение.
Сегодня обычный день. Клиенты приходят и уходят. Вот передо мной сидит ефрейтор-резервист средних лет с красными глазами. Читаю обвинительный лист.
— Так вы действительно взяли у капеллана без разрешения бутылку вина для причастия?
— Взял, мэм.
— Зачем?
— Очень захотелось.
Пауза.
– – Что, так сильно хотелось?
— Это всё генерал со своим зверским сухим законом. Что ему, мне стаканчика жалко? Я здесь погибаю без выпивки, мэм. Иногда приходится к медицинскому спирту прикладываться.
Я смотрю на красные глаза, на набухшие вены на лице. Какой из него солдат? Ему надо лечиться, а не воевать.
— Вы от алгоколизма лечились?
— Да. Меня мобилизовали во время курса.
— Вот это хорошо.
— Что ж хорошего, мэм? – искренне удивляется клиент.
— Это наша с вами тяжёлая артиллерия. Защищая вас, я буду нажимать именно на этот факт. У суда не останется ничего другого, как оправдать вас и уволить из армии по состоянию здоровья.
Я перелистываю справочник по уголовному праву в поисках нужной статьи. Подняв глаза, вижу что клиент уткнулся лицом в сложеные на столе руки и трясётся от плача.
— Я… как чумной… Позор части… От меня все отворачиваются…Помогите мне… пожалуйста… — доносятся до меня прерывистые слова.
— Конечно, помогу. Успокойтесь. Вы просто больны. Вот возьмите лучше, полакомитесь. – и моя сумка становится легче на триста граммов. Вес консервной банки.
Следующий клиент не похож на этого ни в чём кроме звания и мотива преступления. Тоже ефрейтор, но молодой, здоровый, весёлый.
— Так вы действительно пристрелили газель в бывшем охотничьем угодье Саддама?
— Пристрелил, мэм.
— Зачем?
— По барбекю соскучился.
Пауза.
— А что без барбекю никак нельзя?
— Так ведь 4-ое июля, мэм. Надо же ребятам отпраздновать.
— Вас обвиняют по статье 134-б, поведение противоречащее порядку и воинской дисциплине. Эту статью применяют, когда никакая другая не подходит. Будем танцевать от печки. Ваши намерения не были преступными, а наоборот, были продиктованы патриотизмом и заботой о боевом духе ваших товарищей.
Ободренный, клиент уходит и я слышу, как он сталкивается на лестнице с сержантом Алмейдой.
— Ваша капитан всегда такая красотка? – спрашивает клиент.
–Что ты! – серьёзно отвечает Алмейда – Это она только в честь твоего визита приукрасилась. А так она страшна как смертный грех.
Клиент лавиной скатывается по лестнице, а я давлюсь от смеха за своим столом. Входит сержант Алмейда.
— Мэм, в столовой дают сносную картошку. На час дня у вас назначен рядовой Уилсон.
— Спасибо, Алмейда. Уилсон, это который с трофейной саблей?
Обвинительный лист по этому делу я уже читала, но поговорить с обвиняемым ещё не вышло. В процессе обыска в доме подозреваемого в террористической деятельности иракца, рядовой Уилсон изъял фамильную саблю с золотой насечкой и попытался переправить её в Америку по военной почте. И это после строжайшего запрета командования на трофеи! Посылку на почте, конечно, перехватили и сообщили куда следует. Кроме того, семья подозреваемого террориста нажаловалась в отдел рекламаций. О чём он интересно думал, этот рядовой Уилсон?
И вот он сидит передо мной – подтянутая спортивная фигура, аккуратная уставная стрижка, строгое чисто выбритое лицо. Нашивки парашютиста и следопыта над левым карманом. Мечта командования, хоть сейчас на вербовочный плакат. Рядовой Уилсон, как же тебя угораздило?
— Вас обвиняют по двум статьям – кража собственности гражданского лица и нарушение приказа.
— Гражданское лицо? Как бы не так, мэм. Этот чёртов… прошу прощения… замахнулся на меня саблей. Да мы целых две недели за ним гонялись. На его счету по крайней двое убитых наших. Вы знаете, что сейчас он сидит в Абу Граибе?
— Если вы не поможете мне себя защищать, то сидеть будете вы – правда не в Абу Граибе, а в дисциплинарной казарме в Манхайме.
— Сомневаюсь, мэм. По первой статье меня оправдают, а по второй я готов признать себя виновным. А вы мне помогите добиться лёгкого наказания за нарушение приказа. Скажем, пусть они дадут мне выговор и два месяца отбирают в казну мою зарплату.
— Из первой статьи мы сможем выпутаться только если докажем, что вы отобрали у него саблю в порядке самозащиты, из соображений безопасности. Но я бы не надеялась на снисходительность суда. Представляете какой визг поднимет наша пресса – американцы мародерствуют, грабят мирных иракцев.
— Да неужели? – прищурился Уилсон – Значит, президенту можно держать в Белом Доме личный пистолет Саддама, а мне нельзя? Я эту саблю завоевал в честном бою. И на суде я им скажу то же самое.
— Когда станете президентом, тогда делайте что хотите – устало сказала я, берясь за справочник – Тогда я уж точно не буду вашим адвокатом. А пока вы рядовой армии США, а я — единственная преграда между вами и тюрьмой. Можете меня не слушать, дело ваше. Я всё равно буду вас защищать как могу.
Вечером того же дня мы с Алмейдой сидим на крыше и пьём чай из термоса с иракским рахат-лукумом неприличной давности. Где-то далеко ухают взрывы, купола мечетей спокойно мерцают под лунным светом. Я жалуюсь Алмейде на глупое упрямство рядового Уилсона, который не хочет притвориться, что чувствует себя страшно виноватым, чтобы таким образом разжалобить суд и избежать тюрьмы. Да и с нашей теорией о самозащите тоже не всё гладко. Единственный солдат, который находился в комнате с Уилсоном не видел что произошло, так как был занят братом хозяина дома, напавшим на него с ножкой от стула.
— Надо их расспросить. – говорит Алмейда.
— Кого? – удивляюсь я.
— Хозяина сабли и членов его семьи.
— Зачем?
— Как зачем? Или они сдуру подтвердят рассказ Уилсона и тогда наше дело в шляпе. Или наплетут небылиц, кто во что горазд, и суд им всё равно не поверит.
— Почему вы в этом так уверены?
— Мэм, я воюю на Ближнем Востоке уже третий раз. Поверьте мне, факты у этих людей не в чести.
— Мы же не можем вот так просто взять у них показания. В Америке у них был бы адвокат, который бы нас к ним за версту не подпустил.
— Так то – Америка. – резонно заметил Алмейда, хлебнув чаю – Если у них есть иракский адвокат, то мы, конечно, будем разговаривать с ними только в его присутствии.
Сказал – и подмигнул мне лукавым глазом бывалого человека.
Через несколько дней Алмейда заглянул за фанерную перегородку.
— Мэм, я уезжаю в Багдад по делам. Заодно поговорю с нашим пострадавшим и его семьей.
— А я?
— А что вы? Вы же женщина. Они с вами даже разговаривать не станут. Помните свидетелей по делу сержанта Ли? А муллу по делу капрала Малвейни?
Ещё бы не помнить. В тех немногих делах, где иракцы проходили как свидетели, мне всякий раз приходилось сталкиваться с самым пещерным шовинизмом. Свидетель по делу капрала Малвейни долго не мог поверить что женщина может быть адвокатом, а когда убедился – был кровно оскорблён, что для его допроса не нашлось адвоката-мужчины.
Я встала из-за стола.
— Возвращайтесь скорее. Если в этот район опасно соваться, то к чёрту их показания. Мы и без них прорвёмся.
Он сжал мою руку в своей – коричневой и огромной как лопата.
— Счастливо оставаться, мэм.
На следующий день в перерыве между клиентами, я услышала три условных стука шваброй в пол. Это значит, полковник собирает весь юридический отдел на совет. Так как телефон у нас один на всю контору, полковник делегирует капитана Манетти обходить народ и звать всех лично. Капитану Манетти лень лазить вверх по винтовой лестнице и меня он всегда зовёт на совещания тремя ударами швабры в потолок.
— Я позвал вас потому, что получил плохие новости – с места в карьер начал полковник – Сегодня утром над Багдадом были сбиты два вертолёта. Из наших там летели сержант Алмейда и рядовой Гамильтон. Некоторые пассажиры спаслись, но мы ещё не знаем кто. Я буду извещать вас по мере поступления информации. Капитан Ратнер, вы куда? Я вас не отпускал!
Но я уже стояла за дверью, прижавшись к стене, чтобы не упасть. Я ловила ртом воздух, как в приступе астмы, но воздух вокруг меня сгустился, превратился в горячую вязкую тину, которая залепляла рот, нос, глаза. Я не могла ни выдохнуть, ни вдохнуть, в животе образовался такой ком, что я согнулась пополам. Не может он умереть! Я же только вчера с ним говорила! Мы только вчера пили на крыше чай! Не говорите мне, что сержант Алмейда умер!
Не помню, как я доплелась до винтовой лестницы. Она уходила наверх, в темноту, расплывалась перед глазами. В тот момент я возненавидела эту винтовую лестницу. За то, что она стоит здесь, как будто ничего произошло. За то, что она помнит его шаги. Его последние шаги.

* * *
С тех прошло некоторое время. Мне удалось отмазать рядового Уилсона от тюрьмы. Рядовой Гамильтон жив и здоров. А сержанта Алмейда не нашли. Ни живого, ни мёртвого. Его официальный статус – пропавший без вести. Я помню его белозубую улыбку и добрые морщинки вокруг глаз. Я помню его истории и его жизненную мудрость. И иногда, когда выдаётся тихий момент, я прислушиваюсь – не раздадутся ли на винтовой лестнице его шаги. Я узнаю их среди любых других и включу кипятильник.