Лагерный день начался как обычно. Из тарелки репродуктора послышался протяжный призыв муэдзина к утренней молитве. Пять сотен заключённых синхронно, как один, опустились на колени и уткнулись лбами в песок. Всё-таки удивительно, как они послушны — даже не человеку, а магнитофонной записи. Что-то в этом меня всегда настораживало. Не люблю, когда человек выступает в роли божьего посланника. Слишком часто я с такими сталкивалась.
Пока я стояла в очереди у походной кухни, молитва окончилась и началась перекличка. Я слышала как командир взвода охраны выкликал арабские слова:
— Сифр! Итнейн! Арбаа! Хамса! (¹)
И голос из-за колючей проволки отвечал:
— Хи-на.(²)
И опять голос лейтенанта Ротуэлла:
— Итнейн! Та-лета! Ситта! Арбаа! (³)
И снова из-за “колючки” доносится, уже другим голосом:
— Хи-на.
Просто удивительно, как Ротуэлл всего за месяц так наловчился по-арабски.
Получив поднос с двумя чашками дымяшегося кофе и двумя порциями омлета из порошка, я, осторожно, чтобы не споткнутся о натянутую там и сям “колючку”, проследовала в глиняный домишко, который носил громкое название лагерной комендатуры. Здесь, в первой комнате налево, помещалось представительство юридической службы. Здесь, над стопками личных дел и кучей других бумаг, целыми днями колдовал мой шеф, капитан Блэр. Две порции чёрного кофе предназначались именно для него. Без кофе к нему с утра было лучше не подступаться. Вот и сейчас он смотрит на меня совершенно безумным взглядом и спрашиивает:
— Что случилось, ефрейтор Граммал?
На что я спокойно отвечаю:
— Всё в порядке, сэр. Вот ваш кофе.
А сама принимаюсь за омлет.
Потом мы начинаем работать. Выглядит это так. Капитан Блэр садится писать отчёт коменданту, а передо мной кладёт папку личных дел, поступивших накануне. Моя задача рассортировать их по тяжести преступления и по наличию доказательств. Нарушение комендантского часа – 10 суток. Хищение с охраняемого объекта – 15 суток. Некий Мухаммед Хассан унёс с покинутого завода три алюминевые трубы. Спрашивается, что он будет с ними делать? Наверное, загонит кому-нибудь, если найдётся такой дурак. Стрельба в воздух на радостях – уважаемая местная традиция – 5 суток с конфискацией оружия. Угон машины – 30 суток. Мухаммед Ифтах угнал машину скорой помощи из больницы. Неужели он действительно думал, что его не поймают? Главный врач пришёл на блок-пост и нажаловался. Вот заявление главврача на арабском, вот перевод. Это хоть что-то. Обычно в этих папках только жёлтенькая бумажка – отчёт о задержании. Иногда опись имущества, отобранного при аресте. И никаких свидетельских показаний. Вот пожалуйста. Некий Мухаммед Салех (опять Мухаммед! нет, они просто издеваются) избивал жену так, что её вопли были слышны на весь квартал. Соседям надоело это слушать и они сдали его военной полиции, попутно обвинив в сотрудничестве с поверженным режимом. Этот будет сидеть, пока не восстановят иракский суд, куда мы сможем передать его дело. А этот что натворил? Саддам Вахид, кидал гранаты в американские грузовики. Оказал сопротивление при содержании, укусил рядового О’Коннор, так что пришлось накладывать швы. Этот голубчик влип серьёзно – нападение на представителя коалиции. Его будут проверять на предмет связей с какой-нибудь организованной группировкой. Если таковых не окажется, то скорей всего отпустят, ведь никто серьёзно не пострадал. Держать  в тюрьме каждого, кто напал на представителя коалиции – никаких тюрем не напасёшься. Ну, а если окажется, что он боевик какой-нибудь организации, тогда будет сидеть до особого распоряжения.
Иногда попадаются очень интересные дела. Тогда не обойтись без консультации с начальством.
— Капитан Блэр!
Пауза, пока он высовывает голову из-за компьютера.
— Обвиняемый спекулировал пропаном в обход карточной системы.
— Экономическое преступление. Клади его туда же, где у нас фальшивомонетчик.
— Тот самый, который на свои фальшивые динары поместил портрет Президента Буша?
Я продолжаю сортировать дела.
— Капитан Блэр!
Слышно, как гудит муха под потолком.
— Обвиняемый бегал по базару с портретом Саддама и кричал, что готов умереть за любимого вождя.
— Что-нибудь ещё он сделал?
— Призывал народ за ним последовать. Когда они не послушались, стал переворачивать лотки на базаре и кидать фрукты в сторону американского блок-поста. И  кричал: “Смерть крестоносцам”.
— Так как он, собственно, у нас оказался?
— Одну секунду, сэр. Вот показания солдат с ближайшего блок-поста. Торговцы фруктами слегка побили нашего задержанного. Был вызван смотритель базара, разговаривал с командиром…
— Я понял. Оказывается, изоляция и лечение психов тоже наша обязанность. А я и не знал. Подержим пока не откроется психушка. Так всем лучше и ему в первую очередь.
Ибрагим аль-Рахим, Муса Хуссейн, Абу-Бакр, третий, четвёртый, пятый, десятый…
— Капитан Блэр!
Где-то близко грохочет взрыв, и у нас под потолком качается лампа.
— Обвиняемый был схвачен с сирийским паспортом…
— Это не к нам. В отдел разведки.
— Да, сэр.
Капитан Блэр вовсе не бука. Он грамотный юрист и невредный начальник. Просто он родом из Вермонта, почти у канадской границы, и никак не может привыкнуть к этой жаре. Мне в этом отношении легче. Я выросла практически в пустыне, на границе Юты и Аризоны.
— Сэр, здесь несколько дел для передачи в разведку, вы не возражаете если я туда прогуляюсь?
Возражений не последовало. Я подхватила под мышку папки с делами, через плечо автомат, а в карман бутылку с водой. До расположения разведывательной части было около мили. Там же находился отдельный лагерь для ценных в информационном отношении заключённых. Они жили в переоборудованных казармах Республиканской гвардии, по двое в камере. Наши зэки – обычные уголовники и нарушители комендантского часа – помещаются под навесами и спят на матрасах. Каждый навес на пятьдесят человек окружён двумя рядами “колючки”. В туалет их водят по одному. Три раза в день раздают сухой паёк в пакетах и воду в бутылках. Сухой паёк ничем не отличается от нашего, если не считать того, что он вегетерианский. У нас нет возможности закупать сухие пайки, отвечающие мусульманским требованиям забоя скота. Я слышала, что когда лагерь только открылся, то некая арабская благотворительная организация предложила нам целый грузовик мясных консервов. Однако под грузовиком оказалось взрывное устройство и «благотворителей” пришлось вежливо попросить.
В течении дня из тарелки репродуктора пять раз раздаётся призыв на молитву. Между молитвами несколько раз транслируют обращение коменданта, переведённое на арабский и записанное на плёнку. Вот и сейчас я слышу этот голос, призывающий заключённых сохранять спокойствие и уверяющий, что все дела будут рассмотрены и невинных отпустят. Кончается это обращение словами: “Вместе мы построим демократический Ирак”.
Дела-то мы рассмотрим, вопрос в том, когда… Население тюрьмы колеблется от пятиста до восьмиста заключённых, но разбирательством дел занято двое – капитан Блэр и я. Иногда нам присылают кого-нибудь третьего.
Я страшно не люблю ходить через лагерь, но другого пути нет. Я задыхаюсь от вони, но страюсь этого не показывать. Завидев меня, зэки целой кучей бросаются на колючую проволку. Они протягивают мне руки с пластиковыми браслетами. На каждом браслете – личный номер. Я не понимаю их слов, но знаю, что каждый кричит, что он уже своё отсидел.  Бедняги, они думают, что от меня что-то зависит. Я сортирую дела и составляю списки, но решение-то принимаю не я, и даже не капитан Блэр. Будь моя воля, я бы их всех отсюда отправила. Кого в иракскую тюрьму, кого в психушку, по кое-кому плачет лагерь в Гуантанамо-Бей (4). Но наверняка, в этой толпе есть арестованные по ошибке и люди, которые сидят только потому, что у нас до их дел руки не дошли.
Слава Богу, лагерь остался позади. Теперь я иду по аллее, обсаженной тополями. Там, в домике, где когда-то жил командующий местного гарнизона Республиканской Гвардии, находится штаб разведки. Там ждёт меня моя сестра Айрис. Она работает в разведке специалистом по допросам. Но так как она ещё ефрейтор, ей не доверяют вести допрос в одиночку, а сажают набираться ума с кем-нибудь более опытным.
Мы с Айрис близнецы, абсолютно одинаковые. Только наша мама умеет нас различать. Я до сих пор не знаю, как она это делает, но она ни разу не ошиблась. Что же до отца, то я сомневаюсь, что он знает всех своих детей по именам. И то сказать, нас у него сорок человек, почти что целый взвод.
Мама у отца пятая жена из шести. В городке Колорадо-Сити, где мы с Айрис родились, все мужчины имели по нескольку жён сразу. Так жили все и мы думали, что это нормально (5). Колорадо-Сити окружён почти со всех сторон пустынями и горами, а на востоке расположена индейская резервация. Мы не были счастливой семьёй. Мы вообще не были семьёй. Скорее это был маленький закрытый мирок, полный сплетен, склок и унижений. Мы любили маму, а она любила нас, но никто кроме неё нами не интересовался. Впрочем нет, была ещё тётя Маргарет – третья жена отца. Это она помогала нашей маме произвести нас на свет. Роды были тяжёлые, после нас мама уже не могла иметь детей. Пока мама поправлялась, тётя Маргарет опекала нас и привязалась к нам, тем более что её дети к тому времени уже выросли. Но потом она заболела и умерла, так и побывав у врача. Отец считал что всё в руках божьих и не признавал врачей. Впрочем для себя он делал исключение – а иначе как объяснить, что старшая жена, тётя Бонни, каждый день делала ему уколы от диабета?
Мама защищала нас как могла, привозила книжки из библиотеки в соседнем городке, шила новые платья из своих старых (новых платьев нам вообще не полагалось), помогала с домашней работой. Она не сумела избежать участи жены в полигамной семье, но для нас этого не хотела. Благодаря ей нас не забрали из школы после восьмого класса, как это делалось с большинством девочек в Колорадо-Сити, а разрешили доучиться до одиннадцатого.
Но день настал, когда нам с Айрис было объявлено, что старейшины в церкви приняли решение о нашем браке.  Нас собрались выдать замуж в качестве третьей и четвёртой жены. Мы лежали на кровати, которую делили всю жизнь, и рыдали от страха. Ещё не начало светать, когда в комнату проскользнула мама и присела на нашу кровать.
Она некоторое время смотрела на нас, а потом сказала: «Одевайтесь”. Мы с Айрис начали торопливо одеваться, а мама бесшумно двигалась по комнате, собирая нам по рюкзаку. Потом также тихо извлекла из нижнего ящика комода большой бумажный конверт. Там лежали наши метрики и пачка купюр. “Бегите, девочки. Только держитесь вместе” – сказала она и обняла нас, прижав к груди наши головы. А потом сунула мне в карман ещё какую-то бумажку.
Трясясь по горной дороге на попутном грузовике, я вытащила из кармана то, что мама туда положила. Это был написанный от руки адрес убежища для таких как мы — девушек, убегающих от полигамного брака. Год назад мама ездила на свадьбу своей сестры в Солт-Лейк-Сити. Видимо, нашла на автостанции листовку и сохранила.
Уже смеркалось, когда мы добрались до убежища. Первую ночь мы провели в офисе на диване, а наутро нас отвезли на специальную квартиру, где жили ещё две беглянки. По утрам мы ходили на занятия, а всё остальное время не вылезали из библиотеки. Нам надо было столько всего наверстать…
Как-то выходя из библиотеки, мы наткнулись на армейского вербовщика. Через полчаса всё уже было решено. Где ещё нас бесплатно научат полезной специальности, дадут крышу над головой, да ещё будут платить зарплату? Вербовщик – судя по акценту не местный – честно нас предупредил, что у нас есть все шансы оказаться в пустыне. Подумаешь, пустыни мы не видели.  Мы просили только об одном – чтобы нас направили на одну и ту же базу.
И вот мы оказались в Ираке, в лагере Кэмп-Монро – я как помощник адвоката, а Айрис как специалист по допросам. Нам посчастливилось оказаться настолько близко, что мы видели друг друга почти каждый день. Помню, когда Айрис впервые пришла в расположение нашей части, переводчик Исса, увидев нас, сказал:
— Какой красивый девушка! И два сразу.
Я отдала папки с личными делами куда следует и отправилась искать Айрис. На рабочем месте её не оказалось. Я пошла искать в жилых помещениях и обнаружила Айрис на её раскладушке, в закутке у окна, завешанного марлей от мух.
— Что, болеешь? – спросила я, присаживаясь на раскладушку.
— Так, отравилась чем-то. Да оно пройдёт, ты не волнуйся.
В этом вся Айрис. Сама болеет и ещё меня же утешает.
— От мамы ничего не слышно?
— Последнее письмо две недели назад было. Ты же знаешь, у них там даже марки на учёте… — невесело усмехнулась я.
— Не дело это, — покачала головой Айрис – Как только вернёмся из Ирака, заберём её к себе.
Мы потрепались немножко, а потом я встала и собралась возращаться в свою часть. Я пересекала залитую асфальтом вертолётную площадку, когда услышала за своей спиной топот ботинок и мужской голос.
— Ефрейтор Граммал!
Я обернулась. Меня догонял двухметрого роста, решительно настроенный сержант.
— Я вас по всей территории ищу. Пора допрос начинать. А ну-ка быстро!
— Вы ошибаетесь, —  начала было я. – Я Айви Граммал.
Но он уже отвернулся от меня и бежал обратно. Я поняла, что если стану настаивать на том что я Айви, а не Айрис, то настоящей Айрис не дадут поболеть спокойно. Поэтому я последовала за сержантом.
Он привёл меня в подвальную комнату без окон. От бетонных стен веяло холодом, на единственном столе ярко горела настольная лампа. За столом сидел командир моей сестры, капитан Кларк, и просматривал какие-то бумаги.  За его спиной висела большая карта Багдада, утыканная булавками. Напротив, со связанными за спиной руками, сидел допрашиваемый – бородатый мужчина в сером балахоне и белой вязаной шапочке. Он смотрел перед собой и бормотал какие-то слова. За его стулом замерли два охранника, а в стороне на табуретке примостился переводчик.
Капитан Кларк поднял взор от бумаг и вопросил:
— В чём дело, ефрейтор Граммал?
— Я была нездорова, сэр. – Нельзя сказать чтобы это было неправдой. То ли мне передалось недомогание Айрис (как это часто бывало), то ли эта комната на меня так плохо подействовала.
— Ну хорошо, — вздохнул Кларк – начнём, благословясь.
И повернулся к переводчику.
— Таха, скажите ему, что мы знаем, что это именно он стрелял в американцев из-за забора своей мечети. Однако, в обмен на сотрудничество мы готовы принять во внимание, что никто не пострадал.
Услышав перевод, задержанный перестал бормотать. Он выпрямился на стуле. Даже в полумраке подвала я увидела, как налились яростью его глаза, как собралась слюна в уголках губ. В потоке гневных воплей я с трудом разобрала два слова – часто повторяемое гортанное «ислами” и с ненавистью выталкиваемое “амрики”.
— Ничего интересного, капитан Кларк. – резюмировал переводчик – Одни сплошные проклятия. Мне тоже досталось на орехи. Оказывается, мой отец согрешил с обезьяной.
Так продолжалось ещё полчаса. Задержанный основательно прошёлся по Тахе, капитану Кларку и Президенту Бушу, причём последнего назвал хвостом шайтана.
В конце концов Кларку надоело переливать из пустого в порожнее и он сказал:
— Ладно, хватит переговоров. Скажите, что если он не располагает информацией, мы переведём его в лагерь для уголовников и оставим там до особого распоряжения.
Таха перевёл и задержанный задумался. Потом он заговорил монотонно и тихо. И вдруг уставился на меня и плотоядно заулыбался. Таха изменился в лице.
— Он говорит, что знает где на территории мечети зарыт склад оружия – гранатомёты, калашниковы, взрывчатка – на любой вкус.
— Ну и где этот склад?
— Он хочет, чтобы взамен на информацию мы отдали ему девушку. Вот её. Ефрейтора Граммал.
— Что-о-о? – капитан Кларк даже привстал.
Я с трудом удержалась, чтобы не рассмеяться. Что этот хмырь себе думает! Видали мы таких. Здесь, тебе, голубчик,  не гарем и не Колорадо-Сити, а армия США.
— Таха, скажите ему, что он заработал себе крупные неприятности. Ефрейтор Граммал, выйдете в коридор на десять минут.
Мне это не понравилось. Почему я должна уходить, раз я ничего плохого не сделала и не сказала? Но приказ есть приказ. Я сползла с табуретки и отправилась к двери. Уже закрыв дверь, я с досадой обнаружила, что забыла своё форменное кепи на уголке стола капитана Кларка. Теперь я не могу выйти на улицу, без головного убора меня там сцапает первый же сержант. А я так хотела выйти на улицу попастись – недалеко росла роскошная финиковая пальма, с который сыпались чудесные финики.
Не прошло и десяти минут, как задержанного вывели из комнаты с завязанными глазами. Один из охранников – могучего сложения негр – повернулся ко мне и широко улыбнулся, сверкнув белыми зубами.
— Ефрейтор Граммал! – позвал капитан Кларк.
— Иду, сэр – отозвалась я.
Мы начали разбор полётов. Кларк посвящал меня в психологические тонкости ведения допросов, а я сидела и записывала.
— Итак, я сказал ему, что за сексуальные приставания к женщинам по амерканским законам полагается смертная казнь. Какой здесь психологический расчёт? Сначала он ставит нам условие – девушку за информацию. Я ставлю ему встречное условие – информацию за сохранение жизни. Я старался, чтобы он решил, что загнал себя в ловушку своим же языком. От этого у человека присутствия духа, сама понимаешь, не прибавляется.
Тут я решила, что пришло время задать вопрос.
— А почему вы велели мне уйти, сэр? Ведь он мог решить, что я его испугалась…
— Хороший вопрос. Я сказал ему, что в Америке женщины так нетерпимо относятся к приставаниям, что могут и расцарапать. Удаляя тебя, я сделал ему одолжение. Я старался, чтобы он хоть в этой малости почуствовал себя мне обязанным. Вспомни теорию плохого и хорошего полицейского. Один давит, другой приручает. Здесь я выступал в качестве хорошего и плохого полицейского в одном флаконе, а ты мне в этом помогла.
— И много вы из него выудили?
— Прилично. Будет, что показать начальству.
Закончив объяснение, капитан Кларк отпустил меня, предварительно посоветовав обратиться в медпункт. Я взяла со стола своё кепи и распрощалась. Он так  и не догадался, что я – это не моя сестра.
Оказавшись на улице, я надела кепи и почуствовала, что у меня на голове кто-то сидит. Я испуганно тряхнула головой, кепи упало, но вместо какой-нибудь ползучей гадости там оказалась записка. Я развернула её и прочла:

“Дорогая ефрейтор Граммал
Я не знаю вашего имени, но вы мне страшно нравитесь. Давайте познакомимся поближе. Я буду ждать вас завтра в 8 вечера у стены с надписью “Здесь не помойка” .

Таинственный незнакомец”

Я не выдержала и прыснула. Я живо представила себе эту стену и мешки с мусором, сваленные возле неё, несмотря на грозное предупреждение. Надо же, ещё никто не назначал мне свидание на помойке. Романтика – умереть не встать!
Полтора года назад ни о каких свиданиях и речи быть могло. Из-за того окружения в котором мы росли, мы не знали элементарных вещей – как открыть счёт в банке, как сделать заказ по телефону, пользоваться кредитной карточкой. Мы должны были учиться и этим вещам, и другим,  более важным – самостоятельности, например. Мы освоили наши профессии. Мы – обе в один и тот же день – досрочно получили звание ефрейтора. На свидания просто времени не было, столько всего сразу… Так почему бы не начать в Ираке, около забора с надписью “Здесь не помойка”.  Надо только сказать капитану Блэру, что после работы я собираюсь прогуляться, чтобы он в случае чего знал где меня найти.
Шагая обратно в свою часть, я размышляла относительно личности таинственного незнакомца. Явно не капитан Кларк. Надеюсь, что не переводчик. Остаются два охранника. Скорее всего, это тот самый весёлый негр. А как же выглядел другой? Тоже внушительных размеров, только белый и белобрысый.
Следующий день прошёл как обычно, и в восемь вечера, я отправилась к стене с заветной надписью. Подходя, я увидела, что на скамейке сидит худенький солдат в очках, явно латиноамериканского происхождения. Интересно, что он тут делает? У него тоже, тут, что ли свидание?
Он встал мне навстречу и протянул узкую коричневую ладонь:
— Я так рад, что вы пришли. Меня зовут Виктор Галиндез. Я из 215-ой роты военной полиции.
215-ая рота охраняет тот самый лагерь, где я вчера с таким блеском выступила на допросе.
— Очень приятно. Я Айви Граммал. Но мне кажется… здесь должен быть кто-то другой. Либо чёрный, либо белый, но высокий.
Галиндез хмыкнул.
— Это Гордон и Салливан. Я попросил Салливана передать вам записку. Сам то я на допросы зеков не вожу. Я же вас только в столовой вижу, но вы всегда так торопитесь…
Я никогда не была в столовой на другом конце лагеря. Зато Айрис приходила к нам, потому что у нас было лучше меню и меньше мух.
До меня постепенно начало доходить. Он увидел Айрис в столовой, влюбился, написал записку и попросил приятеля передать. Смех поднялся у меня откуда-то изнутри, как пузырики кока-колы и выплеснулся наружу. Я вынуждена была сесть на скамейку.
— Не обижайтесь… Я не над вами смеюсь. – выдавила я, продолжая хохотать. – Нас две сестры – Айви и Айрис. Айрис работает в разведке, а я в юридическом управлении. Просто я… пошла вместо неё на допрос, потому что она приболела. Вот я и получила вашу записку.
Сначала Галиндез сидел с растеряным лицом, но вскоре и до него дошёл комизм ситуации. Он улыбнулся и вслед за мной, засмеялся. Успокоившись, я сказала:
— Если хотите, я передам сестре, что она вам нравится.
Галиндез галантно приложил руку к сердцу и сказал:
— Айви, это просто удивительно. Вы пришли на свидание, оказалось, что ждут вовсе не вас, а вы как ни в чём не бывало смеётесь и ваша первая мысль  про сестру. У вас замечательный характер.
Я уже поднялась со скамейки и начала прощаться, как из пролома в заборе вылез капитан Блэр и направился ко мне, размахивая чьим-то личным делом. Галиндез зашагал обратно в свою часть, а капитан Блэр издалека закричал:
— Генерал Сатерленд съест меня на завтрак! Мы арестовали его личного переводчика два дня назад и только сейчас это обнаружили.
Мы сели рядышком на скамейку и заглянули в личное дело. Мухаммед Ифтах, угнал машину скорой помощи, показания главврача…
— Переводчика зовут Мухаммед Умар Ифтах. А искомого преступника зовут Мухаммед Сала Ифтах. – начал рассказывать капитан Блэр.
Одновременно мы оторвались от личного дела и посмотрели друг на друга. И вдруг капитан Блэр засмеялся. Я никогда не думала, что он может так смеяться – так, что и помойка, и скамейка, и пыльные тополя словно бы стали светлее. Это был смех человека, который не боится ни жары, ни снарядов, ни (о, ужас!) реакции генерала Сатерленда.
— Ну как же я могу вести дела… Если каждого второго из них зовут Мухаммед… И все до единого утверждают, что они ни в чём не виноваты– от смеха слёзы выступили у капитана Блэра на глазах.
— Да они вам медаль должны дать, сэр. При Саддаме он бы состарился в тюрьме, пока доказал бы, что он не тот Мухаммед.
— Они мне по шее дадут, а не медаль. Ладно, пошли на покой.
Мы шли по пыльному шоссе и закатное солнце светило нам в спину. Я тихонько улыбнулась своим мыслям.
— Ты чего? – спросил капитан Блэр.
— Да так, сэр. Вы уверены что я – это я?
— Абсолютно уверен. Ты – Айви. Ты – мой солдат.

________________

(1) По-арабски: Ноль! Два! Четыре! Пять!
(2) По-арабски: здесь.
(3) Два! Три! Шесть! Четыре!
(4) Лагерь особого режима на американской базе на Кубе.
(5) Доктрина многожёнства была принята мормонской церковью до 1890-ого года. В 1890-ом году церковь официально осудила полигамию – без этого власти не хотели принимать Юту в Соединённые Штаты. В настоящее время группы фундаменталистов-мормонов, не согласных с официальной доктриной, продолжают заключать полигамные браки. Они живут изолированными общинами в труднодоступных местах, в основном в Юте и Аризоне.