Даже сейчас малярия доставляет человечеству немало неприятностей. Несмотря на всемирную программу борьбы начатую в 1950-ые, она ежегодно уносит три четверти миллиона жизней, в основном маленьких детей и младенцев. (Книга вышла в 2011 году, может с тех пор что-то поменялось). Каждый год заболевает 225 миллионов человек, страдает продуктивность – болезнь тянется долго, а работник из малярийного больного никакой. В Африке валовый национальный продукт стран без малярии стабильно растет быстрее чем там где она прописалась.

Когда европейцы привезли в Новый свет оспу и грипп, эти болезни приходили вспышками. Малярия же стала эндемичной, то есть постоянно присутствовала. Малярия и ее такая же переносимая комарами сестра желтая лихорадка выкосили миллионы коренных жителей северной и южной Америки, оставив после себя пустые пространства. Все бы для европейцев и хорошо, только и они на этих пустых пространствах долго не жили.

Малярия диктовала какой тип колоний будет основан. Если продолжительность жизни белых в колонии оставляла желать лучшего, то там работали вахтовым методом, не строя ничего лишнего – только сырьевые предприятия и дороги чтобы доставить это сырье на побережье. Примером такой колонии служит бельгийское Конго описанное Джозефом Конрадом в романе «Сердце тьмы». Малярия на пару с желтой лихорадкой косила европейских работников табачных и сахарных плантаций – и тогда владельцы этих плантаций стали привозить африканцев, часть человеческого потока колумбова обмена. Так что можно сказать что болезнь вызвала экономические решения, а те, в свою очередь политические последствия, которые мы и по сей день ощущаем.

Было бы ошибкой назвать малярию и желтую лихорадку единственным фактором породившим трансатлантическую работорговлю. Так же было бы ошибкой назвать их единственным объяснением почему большая часть Латинской Америки до сих пор живет в бедности, почему дома плантаторов вроде описанного в «Унесенных ветром» строились на возвышенности, почему Англия и Шотландия объединились в Соединенное Королевство и почему разношерстные тринадцать колоний выцарапали независимость у могущественной Британской империи. Было бы ошибкой назвать единственным объяснением, но не будет ошибкой назвать одним из.

Малярию вызывают около двухсот видов рода Plasmodium, микроскопических паразитов которые цепляются к рептилиям, птицам и млекопитающим. Четыре представителя этого рода особенно любят Homo sapiens – так что Homo sapiens не знают куда от них деваться.

Хотя паразит состоит из одной клетки, история жизни каждого похожа на сказку со множеством превращений. В течение жизни персонаж меняет свой внешний вид несколько раз, как герой шекспировской комедии. После того момента как человека кусает комар-переносчик, каждый однклеточный находит себе красную кровяную клетку и начинает в ней плодиться. Через какое-то время клетка лопается и плазмодиумы-подростки отправляются в свободное плавание по кровотоку. Тут прилетает очередной комар, всасывает в себя некоторое количество крови. В организме комара плазмодиумы находят дом в его слюнных железах и там дозревают до совершеннолетия. Потом комар находит еще кого укусить и все начинается по новой. В организме человека паразит использует биохимический сигнал чтобы синхронизировать свои действия – чтобы все пораженные кровяные клетки лопнули и выпустили своих непрошенных гостей одновременно. Иммунная система отзывается на такую встряску чередой эпизодов озноба и жара.

Два наиболее распространенных типа малярии вызывают два микроорганизма – Plasmodium vivax и Plasmodium falciparum. Несмотря на похожие симптомы, два плазмодиума влияют на тело по разному. Falciparum поражает капилляры во внутренних органах и без лечения органы начинают отказывать, что убивает одного из десяти заболевшх. Vivax так не умеет, поэтому и форма малярии vivax не такая смертельная. Но он очень сильно ослабляет организм и делает его готовой добычей для других болезней.

Своего начало род Plasmodium берет из тропиков, поэтому все его представители чувствительны к температуре. Скорость с которой паразит дозревает в организме комара зависит от температуры в организме комара, которая, в свою очередь, зависит от температуры на улицы (в отличие от теплокровных насекомые не могут регулировать температуру внутри себя). По мере того как на улице становится прохладнее, плазмодиуму нужно все больше и больше времени чтобы дозреть в организме комара и наступает момент, когда этот отрезок длинее чем вся продолжительность жизни комара. Самый смертельный вариант, falciparum – и самый капризный в отношении температуры. Все что ниже 18 градусов по Цельсию – ему слишком холодно и он не успевает дозреть. У менее капризного vivax этот порог составляет 15 градусов.

Неудивительно что falciparum чувствует себя вольготно в Африке и на самом юге Европы – Греция, Испания, Португалия, южная Италия. А вот vivax живет повсюду в Европе, включая Нидерланды, Англию и берега Балтики. С точно зрения заселения южной и северной Америк falciparum прибыл из Африки и его распространяли африканцы, в то время как vivax прибыл из Европы и его распространяли европейцы – и последствия этого различия стали историческими.

Человеческую малярию переносят комары семейства Anopheles. В Англии они живут на болотистых низинах юга и юго-востока страны – графства Линкольншир, Норфолк, Саффолк, Эссекс, Кент и Сассекс. Правительство королевы Елизаветы I материально поощряло людей заселять эти места, отводить воду, ставить дамбы и обрабатывать землю просле осушительных работ. До этой программы по осушению и дренажу здесь часто случались мини-наводнения, соленая вода из Северного моря заливала низины и личинки комаров погибали. Дамбы и дренаж преградили путь наводнениям, но остались, пусть небольшие, болотца с пресной водой – идеальная среда для размножения комаров. Фермеры приезжали обрабатывать почву, пусть болотистую, но пригодную для влаголюбивых культур. Их дома и подсобные постройки отапливались зимой – что дало шанс vivax плодиться в теле комаров.

Данные у нас конечно неполные, но те что есть указывают на то что 60% эмигрантов первой волны из Англии в Новый свет были родом из девяти восточных и юго-восточных графств, из того самого малярийного пояса. Возьмем для примера сто человек колонистов которые основали Джеймстаун. У половины из них до нас дошла информация о месте рождения и в 37 случаях из пятидесяти эти люди приехали из малярийных мест. Даже те кто изначально не был с востока или юго-востока страны имел все шансы познакомиться с малярией перед отъездом – основная масса кораблей отправлялась из гавани в устье Темзы. Положение еще осложнялось длинным инкубационным периодом. Понятно что явно больных людей на корабль не брали, всем было ясно что они плавание не переживут. Но на вид здоровый, но уже зараженный Plasmodium vivax человек мог сесть на корабль, благополучно пережить плавание – и разболеться уже по прибытии.

* * *

Итак, английские колонисты в Новом свете хотели разбогатеть. Так на берегах залива Чесапик (куски территории нынешних штатов Вирджиния, Мэриленд и Делавэр) не было золота и серебра, нужно было найти что-то что можно будет успешно продавать в метрополию. В Новой Англии такой продукт нашли – бобровые шкурки. А вот в ареале вокруг залива Чесапик поняли что разбогатеть можно на табаке. Чтобы расширить плантации табака нужно было валить деревья, расчищать землю под будущие поля, рыхлить, поливать, обрезать тяжелые липкие листья, раскладывать их на рамах для просушки и фасовать на продажу. Короче говоря, требовалось много рабочих рук, а где их взять? Давайте возьмем за аксиому что колонисты не были людьми слишком обремененными моралью и единственное что их интересовало это как максимизировать прибыль. Они встали перед выбором – привозить из Англии контрактников или использовать труд рабов, африканцев и индейцев? Что дешевле обойдется?

Контрактников набирали в Англии из десятков тысяч бедняков и безработных. Так как у этих людей не было денег на проезд на корабле (билетов пока еще не было, платили напрямую капитану), они соглашалист отработать какой-то срок (обычно от четырех до семи лет) любому кто оплатит им проезд. Рабство сложнее определить, но если не углубляться в детали, все сводилось к тому что хозяин имел право на все доходы от труда раба и раб находился в рабстве пожизненно, пока его не освободит решение хозяина или собственная смерть. Контрактники оставались членами общества, пусть низкоранговыми. Рабы частью общества не являлись либо потому что не были европейцами, либо потому что каким-то образом потеряли этот статус, как в случае с осужденными судом уголовниками. (Кто вспомнил капитана Блада, тот молодец).

В последнюю четверть семнадцатого века английские колонии сделали свой выбор в пользу рабов. Уже тогда экономисты писали что рабство невыгодно, непроизводительно и отомрет само собой. Но случилось прямо противоположное. Начать с того, что рабы были дороже контрактников. Одно исследование как раз этим и занялось – искать и сравнивать цены. В последние десятилетия семнадцатого века в Вирджинии африканский раб-мужчина, молодой или средних лет, без каких-то особых навыков стоил 25 фунтов. А вот приобрести контрактника стоило десять фунтов. В те времена в Англии 25 фунтов наемный рабочий зарабатывал за четыре года. Великий экономист Адам Смит писал что даже пожизненное использование раба не оправдывает ужасного качества его труда. Раб зачастую не говорит на языке хозяина, не понимает что делать и его всему нужно учить с нуля. Более того, у раба всегда на уме побеги, саботаж и убить хозяина, того кто лишил его свободы. А вот конктрактники из Англии говорили на том же языке что хозяева, следовали тем же социальным нормам и знали как обрабатывать землю «как в Европе». Качество труда контрактника лучше, потому что согласился на эту работу добровольно. В своей работе «Богатство наций» Смит предсказывал что при прочих равных плантаторы Нового света выберут более дешевую, безопасную и экономически целесообразную альтернативу: контрактников из Европы. (Интересно что бы он сказал про крепостничество в России. Там крепостные были того же цвета кожи что помещики, исповедовали ту же религию, говорили на том же языке – и при этом производительность помещичьих хозяйств оставляла желать).

Современная Смиту Англия меньше всех из европейских государств походила на будущую рабовладельческую империю. Если на европейском континенте и были идейные противники рабства, то они были в Англии. (Тут автор не совсем прав. Во Франции они тоже были, см. главу «На земле Франции рабов нет» в биографии генерала Александра Дюма, ссылку я в комментарии положу). Дело в том что Англия оказалась наиболее пострадавшей от берберских пиратов. С шестнадцатого по восемнадцатый век последние превратили в рабов десятки тысяч английских моряков, солдат и купцов. Эти мусульманские пираты базировались в северо-западной Африке и держали в страхе все побережье западной Европы до Ла-Манша. Устраивали набеги на деревни, угоняли корабли. (В России было «дикое поле» с крымско-ногайскими набегами, а тут «дикое море»). В 1625 мэр Плимута писал в Лондон что у него с рейда угнали 27 судов за десять дней. (Точно такие же методы Фрэнсиса Дрейка в отношении испанских поселений на карибских островах не помешали соотечественникам сделать из него национального героя). Большинство английских пленников ждала участь галерных гребцов, многих насильно обратили в ислам. Кто-то в составе невольничьих караванов отправлялся в Египет, кого-то отправляли в Испанию и Португалию. Те кому удавалось сбежать публиковали душераздирающие мемуары; священники с церковных кафедр обличали рабство и собирали средства на выкуп пленников. Политики, протестантские иерархи и ученые юристы объявляли свободу правом каждого англичанина с рождения и не жалели бранных слов для рабовладельцев-басурман и папистов (мусульман и испанцев, соответственно).

На заре своего существования английские колонии пользовались в основном трудом контрактников. В первый век колонизации контрактники составляли от трети до половины европейцев приезжавших в англоязычные колонии северной Америки. Во всей колонии Вирджиния в 1650 было триста человек рабов. Для сравнения, в куда меньшей по территории и европейскому населению голландской колонии Новый Амстердам (будущий Нью Йорк) насчитывалось 500 человек рабов.

И вдруг, между 1680 и 1700 количество рабов выросло быстро и во много раз. Количество рабов в Вирджинии за эти двадцать лет выросло с трех до шестанадцати тысяч и продолжало расти как на дрожжах. В это же время резко упало количество приезжающих контрактников. Именно тогда англоязычная Америка стала рабовладельческим обществом, а Англия – одним из главных игроков на глобальном рынке работорговли.

Что же произошло? Экономисты и историки спорили об этом не один десяток лет. Например выдвигалась гипотеза что рабство в будущих США породило огромное количество бесхозной и бесплатной земли. По окончании своего контракта контрактник мог сам стать землевладельцем на фронтире – за сущие копейки. В случае конфликта с нанимателем он мог хлопнуть дверью – и ищи ветра в поле. Нужна была рабочая сила которая привязана к конкретному куску земли (во владении плантатора) и не может никуда без разрешения плантатора с него уйти. На каком-то уровне это разумное объяснение. Рабство не существовало бы если бы плантаторы не хотели контролировать передвижение своей рабочей силы. Однако это не объясняет почему рабство не развилось, например, в Новой Англии, где было много бесхозной земли и развилось на довольно маленьких и тесных карибских островах Барбадос и Сент-Киттс. Тогда возникла следующая гипотеза: между 1650 и 1680 годами в Англии бушевала гражданская война. В сочетании с долговременным похоладнием (известным как малый ледниковый период) она привела к высокой смертности. Англия упала в демографическую яму, ее население уменьшилось на десять процентов. Потенциальных работников стало меньше и они уже в большей степени могли диктовать свои условия. Оплата работникам в Англии выросла, что в свою очередь привело к тому что меньше стало людей готовых ехать в Америку за стоимость проезда. Теперь каждый отъезжающий в Америку ждал что ему будут пусть немного, но платить. А в это время в Америке первая генерация контрактников освободилась, основала свои фермы и плантации и тоже начала охоту за рабочими руками. Таким образом приглашать контрактников вдруг стало хлопотным и недешевым делом. И это частично правда. Чем более дорого и хлопотно нанять контрактников, тем привлекательнее выглядят рабы. Однако эта гипотеза не объясняет почему решили использовать именно африканских рабов. Могли же привозить шотландцев и ирландцев, они были на порядок беднее англичан и готовы работать буквально за похлебку. Из за рекордно низких температур из моря вокруг Шотландии и Ирландии ушла вся треска, ячмень и овес вымерзали на корню. В отчаянии шотландцы десятками тысяч бежали из родных мест. Шотландские наемники служили по всей Европе, включая даже экзотическую Московию. И вместо того чтобы брать шотландцев, колонисты начали привозить африканцев – не говорящих по английски, не горящих желанием работать, да и транспортировка их дороже обходилась.

Тут может служить хорошей иллюстрацией история с основанием шотландской колонии на территории современной Панамы. Основатель, коммерсант Вильям Паттерсон, хотел использовать стратегическое расположение острова чтобы покончить с испанской монополией на международную торговлю шелком и серебром. Он был убедителен потому что сам верил в то что говорил. Около 1400 пайщиков сформировали акционерное общество и вложили туда между четверти и половины всего капитала очень бедной страны. Они высадились на панамский берег и принялись вырубать джунгли на берегу для строительства порта Новый Эдинбург. Через восемь месяцев полуобезумевшие от обрушившихся на них несчастий остатки колонистов – не более трехста человек, среди них Паттерсон – унесли ноги обратно в Европу. Они вернулись на родину буквально через несколько дней после того как отплыла вторая панамская экспедиция – четыре судна, 1300+ человек. Через девять месяцев вернулись остатки этой партии, не более сотни выживших. Все средства вбуханные в акционерное общество пропали.

У всякого провала много способствующих факторов и колония Паттерсона не стала исключением. Похоже что Паттерсон сотоварищи совершенно не представляли в какой климат они едут и поэтому набили трюмы своих кораблей, как они считали, сверхценными товарами для обмена с местными – шерстяными носками, кожаной обувью, одеялами-тартан и роскошными париками. Понятно, что в тропическом климате это все панамским индейцам было совсем не нужно. Шотландцы не знали как хранить продукты в условиях постоянных тропических ливней – в результате у них сгнили все запасы. Со своей стороны, правящие в Лондоне вдвоем Вильям и Мэри распорядились другим английским колониям не помогать Новому Эдинбургу – не хотели обострять с Испанией.

Но добили колонистов болезни – малярия, дизентирия и желтая лихорадка. Записи проливают свет на ужасающую статистику. Когда туда первый раз высадились испанцы, они нашли кладбище из четырехста свежих могил. Это при том что отношения с индейцами были вполне мирные и даже потеря запасов не привела колонистов к голоду – можно было выжить на подножном корму. Ряды могил на кладбище заполнила та самая троица – малярия, дизентирия и желтая лихорадка.

В Шотландии провал колонии Новый Эдинбург вызвал беспорядки на улицах – как случилось бы в любой в стране которая в одночасье потеряла по крайней мере четверть своего бюджета. В это время Англия и Шотландия еще были отдельными странами, пусть и объединенными унией в лице монарха. Лондон уже несколько десятилетий толкал на объединение, а шотландцы упирались, прекрасно понимая какое второсортное положение ждет их страну в подобном союзе. И тут английские банки обещали возместить убытки вкладчикам в провальную колонию Новый Эдинбург в случае объединения. Среди депутатов шотландского парламента было немало таких вкладчиков и в 1707 был принят Акт об Объединении. Так Англия и Шотландия стали Великобританией.

Кроме того, провал колонии Новый Эдинбург со всей ясностью продемонстрировал – европейцы в тропическом климате мрут слишком быстро чтобы от их труда была хоть какая-то выгода. В индивидуальном порядке европейцы конечно продолжали приезжать в Новый свет, но чтобы завозить рабочие руки в промышленных масштабах нужно было искать источники в других местах. И, к сожалению, их там нашли.

(Несколько абзацев про антиген Даффи который отсутствует у жителей центральной и западной Африки. Это отсутствие делает красные кровяные клетки носителей недоступными для паразита Plasmodium vivax). Кроме врожденного иммунитета существует еще приобретенный иммунитет. Именно этот механизм позволяет переболевшему в детстве корью или ветрянкой больше не болеть. Малярия тоже дает такой иммунитет, но он частичный, то есть переболевший остаются неуязвим только к тому подвиду малярии которым переболел. Таким образом полный иммунитет возможен только если переболеешь малярией несколько раз).

Наследственной иммунитет к малярии есть много где, но больше всего он распространен в центальной и западной Африке – там почти все имеют иммунитет от vivax и примерно половина от falciparum. Добавьте сюда приобретенный иммунитет он по несколько раз перенесенной в детстве малярии – и получится что те африканцы которым повезло не умереть от малярии в детстве и вырасти – самая невосприимчивая к малярии группа людей. В набитых plasmodium vivax колониях Вирджиния и Каролина африканцы реже болели и умирали чем европейцы, а их дети имели больше шанс не умереть в детстве чем дети английских колонистов. Генетическое благословение обернулось для африканцев социальным кошмаром. Кривая смертности для этих двух общин имела четкий сезонный характер. Для африканцев сметрность была выше зимой и весной – сказывались скудная еда, неотапливаемые бараки, непривычность к снегу и льду и как следствие, неумение тепло одеваться. (Если кому-то сложно в это поверить, могу рассказать историю из собственного опыта. Я как-то была на маневрах в лесу в Северной Каролине, мы там ночевали несколько дней в палатках. С нами участвовало несколько десятков человек из Florida Army National Guard. В первую же ночь заморозков непривычные к таким температурам флоридцы отморозили пальцы на ногах. А про теплые носки им никто не сподобился сказать) Но между августом и ноябрем кривая «белой» смертности резко взлетала вверх – это начинали умирать все кто заболел малярией в самый пик расплода комаров в начале лета.

Похожую картину мы видим на другом континенте, который европейцы колонизировали – в Африке. Парламентские отчеты за девятнадцатый век: каждый год тропические болезни уносили от половины до двух третей личного состава британских солдат в таких местах как Нигерия и Намибия. Когда стали набирать солдат из местных и собирать статистику, выяснилось что смертность от болезней составляет три процента. На невольничьих кораблях смертность среди белых команд была выше чем среди закованных в трюме рабов (грубо говоря из двадцати человек команды умирало десять, а из ста рабов в трюме умирало 30-40). Это заставило работорговцев нанимать африканцев матросами на невольничьи суда.

Falciparum и рабство всегда ходили парой и до провозглашения независимости США, и после. Недаром линия впоследствии разграничившая рабовладельческие и свободные штаты (линия Мейсон-Диксон) пролегла как раз по климатической границе – южнее Plasmoduium Falciparum мог плодиться, а севернее ему было слишком холодно. Некоторые историки объясняли присутствием эндемичной малярии архитектуру южных плантаций. Дом плантатора – всегда на холме, вокруг лужайки, высокие окна открытые всем ветрам. Лучший способ защититься от малярийных комаров, которым нравятся тень, лужи и стоячий воздух.

Малярия не стала причиной рабства. Но она сделала его экономически целесообразным, перевесив те недостатки о которых писал Адам Смит. Люди могли многого не знать, но они были не слепые и видели что плантатор у которого работают рабы успешнее плантатора у которого работают контрактники. Если у нас два южнокаролинских плантатора выращивает рис, и у одного через год в живых девять из десяти работников, а у другого пять из десяти – как вы думаете, какой будет процветать? Успешные плантаторы покупали больше рабов. Иммигранты смотрели кто успешнее всех и делали то же самое.

В 1640-ые годы небольшая группа голландских беженцев из Бразилии оказалась на Барбадосе, самом восточном из всех карибских островов. В отличии от большинства островов в этом регионе, Барбадос практически не имел туземного населения. На по сути необитаемый остров высадились английские колонисты и решили выращивать табак. На момент приезда голландцев, население острова составляло около шести тысяч человек, включая две тысячи контрактников и двести рабов. Табак на Барбадосе рос плохо. И вот тут голландцы пришлись очень кстати – они показали англичанам как выращивать сахарный тростник, главную сельхозкультуру тогдашней Бразилии. Всем хотелось сладенького и рынок сбыта был обеспечен. (см. перевод из той же книги «Как сахар и тропические болезни породили плантацию», ссылка в комментариях).

Выращивание сахара требует огромных вложений человеческого труда. Сам тростник родом из Азии и напоминает своего азиатского дальнего родственника – бамбук. Листья у него острые как бритва. Чтобы эти листья не ранили работников, их сжигают, оставляя голый ствол. А дальше мачете в руки – и рубить похожий на дерево ствол много часов под палящим солнцем. Через минуту такой работы все работники покрывались липкой смесью пыли, золы, сока тростника и собственного пота. Нарезанный на куски стебель-ствол дробили в мельницах и вываривали в огромных медных котлах. Получившийся сироп разливали в глиняные сосуды и там выкристаллизовывался сахар. Оставшуюся патоку ферментировали и дистиллировали из нее ром, что требовало поддержания еще костров над дополнительными котлами. Изначально европейские контрактники и африканские рабы стоили на Барбадосе примерно одинаково (я думаю потому что возить рабов из Африки на Барбадос было ближе чем в Вирджинию и даже в Каролину). Человеческий шлак с лондонских улиц и военнопленные с ангольских и конголезских междуусобных войн заполняли трюмы кораблей. Европейцы и африканцы бок о бок махали мачете. Так было пока все тот же колумбов обмен не вмешался.

На невольничьих кораблях из Африки приехал неучтенный пассажир – комар Aedes aegypti. Внутри каждого комара ехал свой собственный «заяц» — возбудитель желтой лихорадки, тоже уроженец Африки. Большую часть своего жизненного цикла вирус проводит внутри комара, используя человека только для того чтобы перейти от одного комара к другому. Вирус поселяется в клетках и начинает их менять чтобы самому размножаться. Ученые до сих пор не знают почему вирус желтой лихорадки ничего не может сделать с клетками детей, дети переносят желтую лихорадку очень легко. А вот взрослым приходится несладко. У них начинаются внутренние кровотечения. Кровь сворачивается, скапливается в желудке и больной начинает блевать – характерно черным содержимым. Другой симптом – желтуха и поэтому болезнь получила название «желтый Джек». На кораблях в карантине стали вешать желтые флаги. Вирус убивает около половины своих жертв и переболев один раз выживший уже не заболеет. В Африке желтой лихорадкой переболел практически каждый ребенок и это считалось чем-то вроде обычного гриппа. На карибских островах эта болезнь превратилась в кошмарный ужас. Она косила европейцев, индейцев и рожденных на островах потомков привезенных рабов, в то время как сами свежепривезенные рабы не болели.

Первая эпидемия желтой лихорадки не убила сахарную индустрию – слишком серьезные бабки там крутились. В какой-то момент небольшой (166 квадратных километров) остров Барбадос приносил больше прибыли чем все остальные англоязычные колонии вместе взятые. Сахарное производство распространилось на другие острова – Невис, Сент-Киттс, Антигуа, Монтесеррат, Мартинику, Гренаду и так далее. (На Кубе выращивать сахар начали раньше всех, но это не приобрело масштабного характера – испанцы были слишком заняты серебром). Англичане, французы, испанцы, голландцы и португальцы – все решили обогатиться на сахаре. Они засаживали огромные площади тростником и вырубали леса на топливо. Обезлесение и эрозия почвы привели к тому что по побережьям стали образовываться болота из стоячей воды – а только этого комарам и надо.

В малярийных зонах болеют в основном дети. У взрослых почти у всех иммунитет и они если болеют, то в легкой форме. Опаснее всех в таких зонах тем взрослым кто там не вырос, но по любой причине там оказался. Именно этот горький урок и выучили американцы в свою гражданскую войну. Большая часть этой войны протекала южнее линии Мейсон-Диксон. Оказавшиеся в малярийном поясе янки становились легкой добычей для малярийного комара и того вируса который он распространял.

В июле 1861 армия северян пошла на столицу конфедератов Ричмонд, штат Вирджиния. От Ричмонда их отпинали – в северной историографии это битва называется битва при Булл Ране, а в южной – битва при Манассасе. Раздавленные поражением северяне убрались обратно за реку Потомак и с тех пор ни один генерал не мог решиться на сколько-нибудь смелые действия на этом театре. Президент Линкольн рвал себе волосы на всех местах от этой нерешительности, но возможно они были не так уж неправы. В течении года после Булл Рана малярией переболела треть личного состава Army of the Potomac. В начале 1862 экспедиционный корпус в пятнадцать тысяч северян высадился на остров Роанок у побережья Северной Каролины. Заняты они были тем что претворяли в жизнь морскую блокаду побережья Конфедерации. В сумерках воздух острова Роанок наполнялся комариным звоном. Между летом 1863 и летом 1864 малярией переболело 233% солдат – то есть каждый болел по крайней мере два раза.

С самого начала армия северян была многочисленнее армии южан и лучше снабжалась. Но первую пару лет войны они проигрывали одну битву за другой. Сказывалось бездарное командование, отчаянная отвага противников и растянутые линии снабжения. Но и малярия внесла свой вклад. Процент болеющих в армии северян никогда не опускался ниже сорока. Напрямую малярия мало кого убивала, но ослабляла солдат и делала их более уязвимыми для других инфекций. В Гражданскую войну погибло более шестиста тысяч человек. Это самая кровавая война в истории США. Однако большинство этих жизней оборвались не в бою. Болезни убили в два раза больше северян чем пули, снаряды, сабли и штыки южан. Можно с некоторой долей правдоподобия утверждать что малярия отсрочила победу Севера над Югом на месяцы, может даже на год-два.

В ретрокспективе это может быть даже хорошо. Север вступал в войну с идеей что она быстро закончится и с мандатом «сохранить целостность страны», а не освобождать рабов. Но по мере того как война тянулась и конца не было видно, нужно было искать другую идею, которую можно было продать обществу и иностранным партнерам. А какая идея может быть благороднее искоренения рабства? Можно ли сказать что освбождением рабов мы частично обязаны малярии? Не выглядит невозможным.