1 марта 1938 Уочхоуп навсегда оставил свою любимую Палестину. Его преемник на посту верховного комиссара сэр Гарольд МакМайкл появился через три дня. Трудно было представить себе двух людей более разных во всем – в характере, темпераменте и взгляде на жизнь. Насколько Уочхоуп был дружелюбный и доступный, настолько МайМайкл был суровый, надменный и «закрытый». Он получил классическое образование в Кембридже и большую часть карьеры провел в Судане. Палестинская специфика была МакМайклу незнакома, да он и не стремился ее осваивать. С ишувом не заладилось с самого начала. И в записях по свежим следам, и в написанных через десятилетия мемуарах, Бен Гурион не жалел для МакМайкла нелестных эпитетов. Но дело было не только в личности нового верховного комиссара. Британская политика в Палестине поворачивалась спиной к принципам декларации Бальфура и новый верховный комиссар был подобран именно чтобы претворять в жизнь эти изменения.

Одной из первых задач МакМайкла стала разработка расписания иммиграции на полугодие с марта по сентябрь 1938 года. Он установил квоту три тысячи человек в месяц. Таким образом цифры еврейской иммиграции в Палестину составили за полугодие март-сентябрь 1938 составили менее половины чем за предыдущее полугодие. Возможно это не входило в намерения британского правительства, но тем не менее арабам был послан четкий сигнал – насилие это эффективный политический инструмент, с его помощь можно добиваться желаемого. Задарбривание арабской улицы стало краеугольным камнем британской политики в Палестине. Через несколько недель это было четко продемонстрировано в деле трех евреев обвиненных в нападении на арабский пассажирский автобус.

Тогда произошла серия нападений на еврейские транспортные средства следующие по трасс Тверия-Цфат, там где эта трасса проходит мимо Рош Пины. В нескольких инцидентах погибло десять человек евреев. Местная ячейка Бейтара раздумывала над план провести акцию возмездия в ближайшей арабской деревне, но потом положила эти планы на полку. А потом произошел особо жуткий теракт, погибли две женщины и маленький ребенок. И тогда два молодых бейтарника из Рош Пины, Шалом Зурабин и Авраам Шеин, решили наплевать на свое нерешительное командование и провести акцию на свой страх и риск. Они привлекли в свою мини-ячейку 22-летнего Шломо Бен Йосефа, который недавно нелегально пробрался в Палестину из Польши. План устроить засаду на автобус, на котором предполагаемые убийцы ездили на работу в Тверию. В ночь на 21 апреля эта троица взяла со склада оружия пару пистолетов и несколько ручных гранат. Шеин и Зурабин должны были обстрелять автобус когда он замедлял ход перед крутым поворотом, а Бен Йосеф – забросать гранатами.

С самого начала все пошло не так. Завидев приближающийся арабский автобус, Бен Йосеф зажег спичку чтобы зажечь фитиль гранаты, и тут увидел что перед арабским автобусом едет еврейская машина. Три горе-террориста растерялись, не захотели подвергать соплеменника опасности и правильный момент для атаки прошел. Тогда они решили ждать следующий арабский автобус. В этот раз Зурабин и Шеин открыли огонь, а Бен Йосеф бросил гранату, но она не взорвалась. Водитель дал газу и автобус скрылся из виду. Никто даже не был ранен. Зурабин, Шеин и Бен Йосеф отправились в Рош Пину пешком. И тут им не повезло – они напоролись на английский патруль по отлову нелегальных иммигрантов. Они были арестованы. Каждому предъявили три обвинения: незаконное владение оружием, незаконное применение оружия и использование взрывчатых веществ с целью убийства. Каждая статья предусматривала смертную казнь. Их судили военным трибуналом в Хайфе 24 мая.

Современники описывали судебный процесс в ключе «это сюр какой-то». Трех молодых людей ждала казнь за нападение в котором никто не пострадал, не пострадала даже ничья собственность. Почти тысяча арабов была арестована по таким же обвинениям, но только двое казнено. Но волна арабского насилия росла, у верховного комиссара было свое видение как управлять Палестиной и правительство взяло курс на жесткий ответ любителям нарушать закон и из себя выпрыгивало чтобы продемонстрировать одинаковое отношение к евреям и арабам. Вот тут нельзя отказать англичанам в последовательности. До конца 1938 года они казнили 53 арабов обвиненных по вышеперечисленным статьям.

3 июня 1938 года трибунал признал обвиняемых виновными. Адвокат Шалома Зурабина отмазал его сумев доказать суду что его доверитель психически болен и Зурабина отправили на «вечную койку». Шеина и Бен Йосефа приговорили к повешению. От их имени тут же подали аппеляцию. Кто только не просил официальный Лондон проявить гуманность: еврейские организации в Англии, континентальной Европе и США; польское правительство (Бен Йосеф оставался гражданином Польши); главные раввины Британской империи и Палестины; христианские иерархи в Палестине же. Старая мать Шломо Бен Йосефа просила даже не отменить казнь сына, а ее отложить – чтобы она могла доехать до Палестины и обнять его в последний раз. К милосердию свое же правительство призывали британские газеты. На массовом митинге в Лондоне Жаботинский прямо обвинил Британию в неспособности защитить ишув и желании свалить свой провал на пускай не очень умных, но никого не убивших юнцов.

В ответ власти заменили Аврааму Шеину смертную казнь на пожизненное, приняв во внимание что ему еще не было восемнадцать лет. А Бен Йосефа через пять дней повесили. Так он стал первым героем в ревизионистском пантеоне. Вот что писал о нем будущий казненный англичанами боевик Иргуна Дов Грунер в письме своей невесте: «Очень жаль что Бен Йосеф должен был подняться на эшафот и что еще много кто за ним туда последует. Но на таких Бен Йосефах когда-нибудь встанет свободное еврейское государство».

То как Шломо Бен Йосеф вел себя на суде и в ожидании казни привлекло к нему многие сердца. Если бы он вел себя иначе, история бы давно его забыла. Тогдашний командир Иргуна Розенберг посетивший Бен Йосефа за день до казни сказал своему другу: «Или он не понимает что его ждет, или он настолько храбр что смерти не боится». Письмо Бен Йосефа своим друзьям по Бейтару в Польше демонстрирует что все он прекрасно понимал. Вот что он писал. «Я умру завтра, но я счастлив. Почему? Потому что всю мою короткую жизнь я потратил на служение Бейтару, а значит не зря ее потратил. Я буду первым бейтарником который пойдет на виселицу, но не последним». Еврейским журналистам, которые пришли брать у него интервью Шломо Бен Йосеф сказал: «Я горжусь тем что я первый еврей в Палестине который пойдет на казнь. Своей смертью я сослужу еврейскому народу лучшую службу чем своей жизнью. Пусть мир увидит что евреи смерти в лицо смотреть не боятся.» На стене своей камеры Бен Йосеф выцарапывал лозунги на иврите, с трогательными ошибками нового репатрианта. Он пошел на эшафот, распевая Хатикву, а уже стоя напротив петли сказал: «Да здравствует еврейское государство по обоим берегам Иордана! Да здравствует Жаботинский!» Анна Жаботинская утверждала что после казни Шломо Бей Йосефа в первый раз увидела мужа плачущим. Впоследствии Жаботинский говорил «Бен Йосеф показал мне как быть сионистом».

Казнь Бен Йосефа больно ударила по моральному состоянию ишува. Общественное мнение было явно на стороне троицы бейтарников, в Тель-Авиве дошло до столкновений с полицией. Власти ответили объявлением комендантского часа по всему Тель-Авиву, а так же в еврейских районах Иерусалима и Хайфы. Мапай и Гистадрут просили английские власти пощадить Бен Йосефа по моральным соображениям, но осудить казнь публично отказались, набрали воды в рот. По версии по крайней мере двух биографов Бен Гуриона он считал что жизнь юного идиота адепта культа личности Жаботинского не стоит того чтобы ради этого ссориться с англичанами. У Бен Гуриона слова не расходились с делом. Он приказал снять траурный флаг с крыши штаб-квартиры Гистадрута и ушел из исполнительного комитета этой организации потому что не был согласен с тем что большинство там было солидарно с Бен Йосефом. Бен Гурион считал что ревизионисты сами заварили эту кашу и пожертвовали жизнью Бен Йосефа чтобы получить в народе популярность и поддержку. Бен Гурион ни в коем случае не считал что английское правительство поступило правильно казнив Бен Йосефа, но не потому что ему было Бен Йосефа жалко. Англичане сделали из Бен Йосефа мученика и вызвали приток новых рекрутов в ряды Иргуна – и вот это Давиду Бен Гуриону не нравилось.

Надо сказать, что верховный комиссар Гарольд МакМайкл очень скоро понял – он зря надеялся на то что казнь Бен Йосефа склонит арабское общественное мнение на сторону англичан и успокоит ситуацию. Ничего подобного не произошло. В письме министру колоний МакМайкл сам это признавал.

И снова в Иргуне начались кадровые перестановки. Разочарованный нерешительностью и лишенной воображения стратегией Розенберга, Жаботинский потребовал его отставки. После этого он рекомендовал четырем членам верховного командования Иргуна выбрать командиром одного из четверых. Выбрали Давида Разиэля. Он принял это назначение с условием «буду первым среди равных». «Такого человека как ты я ждал пятнадцать лет» — сказал ему Зеев Жаботинский когда они встретились в первый и последний раз в феврале 1939 года.

Давид Разиэль родился в Вильно в 1910 году. (На самом деле не в Вильно, а в Сморгони – примечание переводчика). Он происходил из благочествой семьи давшей немало высокоученых раввинов. Разиэль учился в Еврейском университете в Иерусалиме, но был оттуда исключен за то что во время речи профессора международного права Нормана Бентвича пытался криками и свистом ему помешать.

Во время беспорядков 1929 когда Давид Разиэль командовал иерусалимским филиалом Хаганы. Два года спустя он поддерживал своего наставника Авраама Техоми в расколе результатом которого стало основание Хаганы Бет. Разиэль был одним из со-основателей Иргуна и написал (в соавторстве с Авраамом Штерном) пару руководств по оперативном искусству и подпольной работе для еврейских боевиков. Как командир он неизменно блестяще себя проявлял, но что самое важное – не был адептом политики «хавлага», то есть «сдержанность». Он считал что арабское насилие нужно предотвращать, а не реагировать на него пост-фактум. Казнь Шломо Бен Йосефа потрясла его до основания и укрепила в сознании что евреев не защитит никто кроме евреев же.

(Дальше перечисление атак Иргуна на арабов, включая знаменитый теракт на хайфском рынке, где переодетый арабом иргунист оставил бидоны из под молока, а в них – начиненные гвоздями бомбы).

Меньше чем за две недели координированная волна иргуновских атак забрала жизни более шестидесяти арабов. Раненых было втрое больше. Но никакого сдерживающего действия это на арабов не оказало. Наоборот, подстигивало и скоро обе общины оказались в спирали взаимного насилия из который никто не знал как выбраться, да особо и не хотел. Немногие голоса призывающие прекратить насилие все игнорировали. Даже Хаима Вейцмана, который потерял в теракте шурина (знаменитый архитектор спроектировавший иерусалимский центральный почтамт) никто не стал слушать.

Датой следующего иргуновского теракта стал мусульманский праздник. На рынке между мечетью и Яффскими воротами иргунисты оставили сорокафунтовую бомбу с часовым механизмом. Она взорвалась как раз тогда когда прихожане толпой вышли из мечети и пошли за покупками. Двадать убитых, тридцать раненых. Меньше чем через три дня были убиты еще трое арабов близ Тель-Авива, а в отместку – четверо евреев в Рамат ха Ковеше. Согласно аналитической справке составленной экспертами-арабистами в Еврейском Агентстве кампания террора Иргуна подтолкнула даже интернтых, аполитичных и умеренных арабов в объятия экстремистов – чему руководство экстремистов несказанно обрадовалось.

На фото – израильские марки посвященные Шломо Бен Йосефу и Давиду Разиэлю